"Николай Кириллович Попель. Танки повернули на запад" - читать интересную книгу автора

поднимет руки.
Я стою перед полуразрушенной стеной с черными размашистыми буквами,
которых не смыли ни дожди, ни снег, которых даже не сочли нужным замазать
гитлеровские офицеры, и ненависть к фашизму, которую мне довелось испытать
недавно у взорванного танка Петрова, снова охватывает всего...
Дальний бомбовый раскат заставляет оторваться от полу занесенной снегом
кирпичной стены. По целине, черпая валенками снег, бежит Балыков:
- Подполковника Бурду бомбят!
В машине, где установлена рация, - Катуков, Бабаджанян, штабные
командиры.
Только что Бурда сообщил о бомбежке, о первых потерях, о подходе новых
самолетов. Катуков вызывает штаб армии, просит истребителями прикрыть отряд
Бурды. Прежде чем ему ответили, дверь машины открылась и кто-то громко
крикнул:
- Воздух!
Через минуту мы - в овражке, у землянки Армо.
Бомбардировщики широким, в полнеба, строем проплывают в серой вышине.
Мы облегченно вздыхаем - не заметили. Армо объясняет: вот что значит хорошая
маскировка, строгий порядок на КП.
Но из-за вершин, за которыми только что скрылись самолеты, нарастает
гул. Строй бомбардировщиков сжался, вытянулся длинной цепочкой, хвост ее еще
не виден.
Бабаджанян умолк с многозначительно поднятым пальцем. Он больше не
объясняет, что значит хорошая маскировка и строгий порядок.
Мы сидим на нижних нарах просторной землянки. Молчим. Катуков жует
сигарету. Взрывы - словно не снаружи, а откуда-то из недр земли, тяжелые,
пружинистые. Скрипят ненадежные опоры, шевелятся, как живые, бревна наката.
Бабаджанян неподвижно смотрит на дверь и машинально сыплет из ящика
песок на раскаленное железо печки.
Минута, другая... Время исчезает. Только уханье, только надсадный
свист.
Вдруг землянка с громом провалилась в преисподнюю. Дым слепит глаза,
пороховая гарь першит в горле, на зубах песок. Двери в землянке как не
бывало. Морозный воздух смешался с дымом. Кому-то на ноги рухнула труба, и
он, невидимый, матерится на чем свет стоит. Кто-то с криком бросился наружу.
Кто-то просит индивидуальный пакет.
На нарах я нащупываю рваный кусочек теплого металла, туго завитой, с
неровными зубчатыми краями, наподобие винта.
Самолеты все так же с нарастающим воем проходят над землей. Но теперь
бросают не фугаски, а контейнеры с мелкими бомбами. Их разрывы напоминают
короткие пулеметные очереди. Только пулемет этот огромного калибра.
Катуков берет меня за плечи:
- Пошли... Тут - что в братской могиле...
Мы стоим у выхода. Бабаджанян бормочет что-то извинительное. Будто он
повинен в бомбежке.
Карусель самолетов переместилась к юго-востоку, туда, где проходит
передний край. На нашу долю достаются лишь отдельные "юнкерсы".
На минуту пустеет небо, стихает вымотавший душу грохот, свист и рев.
Еще заложены уши, еще не разобрались что к чему, не перевязали раненых.
Из-за тех же вершин со стремительностью метеоров вынырнули наши "илы". Мы