"Михаил Попов. Плерома " - читать интересную книгу автора

не уехал, и город принужден был жить со всем этим в себе.
Когда Вадиму исполнилось пятнадцать лет, произошло сразу несколько
событий. Умерла Маринка, а сам он поступил в техникум. И то и другое было
неизбежно, и то и другое было отвратительно. С возраста примерно лет в
двенадцать несчастная девочка как бы отправилась в обратный путь по
жизненной дороге. Она не только не росла, но наоборот - усыхала,
воспоминание о ее тогдашнем поведении у Вадима всегда впоследствии вызывало
трепет. Ровная приязнь к окружающим, подсвеченная усталостью. Это не была
банальная покорность судьбе, не депрессия, не мрачноватый домашний театр,
когда гибнущий человек живет в атмосфере подразумеваемых аплодисментов. Она
просто "знала". Да, и достаточно об этом. Трудно сказать еще хотя бы слово,
так чтобы совсем без преувеличения, натяжки или ужимки.
Дня через четыре после похорон у Барковых появился неожиданный гость.
Тот самый рыжий врач из районной больницы, что занимался регулярными
переливаниями и проявил себя со столь хорошей стороны по отношению к
Маринке. Отца не было дома, он лежал в больнице с сердечным приступом,
визитер, естественно, знал об этом. Вел он себя неуверенно. Мялся, ему было
неловко. Еще бы, что может быть страннее врача, явившегося в дом к больному,
которого он отправил на кладбище. Что ты еще не доделал, дорогой? Но вместе
с тем, в нем чувствовалась решимость довести до конца затеянное предприятие.
Оказалось, что дело в книжках. Комната Вадима и Маринки была перегорожена
двумя платяными шкафами. На женской половине стоял стол, вечно заваленный
разнокалиберными томами. Когда готовились к поминкам, со стола их спихнули в
картонную коробку и брат вытащил их в "гараж". Разобрать их руки у него пока
не дошли.
- Дело в том, что значительную часть... думаю так, что значительную
часть этих книг Марина получила от меня. Я понимаю, что сейчас не совсем
время, что...
Он говорил так неуверенно, преодолевая какое-то совершенно непонятное
Вадиму внутреннее сопротивление, что и его состояние исказилось. Отчего он
повел себя странно. Вот, пожалуйста, забормотал он, это ее полка, это ее
стол. Доктор провел пальцем по потрепанным корешкам учебников.
- И... все?
Надо еще учитывать, что это был год, когда Вадим более всего стыдился
нелепой чудаковатости своего отца. А "гараж" являл собою ее в
концентрированном виде, пустить чужого человека в это логово детских забав
седого человека было немыслимо. И он уверенно, и даже бодро заявил, хотя
подоплекой этой бодрости была сдерживаемая истерика:
- Все!
Врач мальчику не поверил, но ушел. Ушел и продолжал жить, считая его,
должно быть, довольно опасным, лживым типчиком.
Позднее Вадим разобрал Маринкин ящик. Тайком, в сумерках притащив его в
дом и дождавшись, пока отец уляжется спать. Сразу понял, почему доктор
дергается. Книги были необычные. Не все даже, собственно, книги.
Переплетенные тома машинописи или мутноватых черно-белых фотографий.
Несколько вокабул дореволюционного происхождения. "Жизнь после смерти" -
лекции Моуди, "Книги мертвых", тибетская и египетская, "Разоблаченная Изида"
г-жи Блаватской, выдранные из журнала "Москва" сочинения Валентина Сидорова,
"Семь дней в Гималаях" и что-то еще. "Чайка по имени Джонатан Ливингстон".
Это что же - туповато топталась мысль паренька - предсмертная сестра