"Валерий Попов. Чернильный ангел" - читать интересную книгу автора

латиноамериканские.
Так что мои надежды написать что-нибудь из жизни обыкновенных наших
людей потерпели фиаско... Где ж тут обыкновенные?
Кузя сидел на террасе, раскачиваясь в качалке, и на меня не смотрел.
Пристальный его взгляд был устремлен вдаль, на следующий участок, где
некоторое время назад поселился "новый русский". Он безжалостно снес все
старье и теперь возводил бетонные хоромы. Перед домом какие-то заграничные
мастера - финны, что ли? - сделали красивый помост, на котором новый могучий
хозяин баловался штангой и гирями, "делая" то одну мышцу, то другую, хотя и
так все его рельефные мышцы казались бронзовыми. "Третье Тело России" - так
он сам отрекомендовал себя, когда навязчивый Битте-Дритте проник к нему.
Имелось в виду, как мы поняли, третье место в России по бодибилдингу,
"телесному строительству", столь модному сейчас. Теперь Кузя,
олицетворяющий, как известно, Дух и Совесть, часто с болью смотрел в ту
сторону. Господи, всюду торжествует теперь лишь
Тело, без Духа и Совести!
Впрочем, и прежний хозяин этой усадьбы, советский классик
Голохвастов, автор многотомной эпопеи "Излучины", авторитетом у
Кузи не пользовался. Более того - он Голохвастова презирал, хотя сам
написать столько томов никогда бы не смог, даже просто физически. А
фактически Кузя не написал ни строчки, что не умаляло его высокомерия, а,
наоборот, укрепляло... Он чист и высок!
За бывшими угодьями Голохвастова, теперь проданными и разрушенными,
поднималась другая знаменитая усадьба. Там жил прежде Василий Пуп, советский
поэт-классик, переведенный на сотню языков (правда, народов СССР). Пуп тоже
не пользовался уважением Кузи, хотя с отцом его крепко корешился, пока не
съехал отсюда. С батей Зиновием часто, бывало, упивались они военными
воспоминаниями, хотя Зиновий воевал на флоте, а Пуп был кавалерист. Не
оттого ли главная улица поселка называлась
Кавалерийской и не потому ли ее никак не хотели переименовывать в улицу
Ахматовой? - этот язвительный вопрос Кузя не раз задавал мне, и я не знал,
что ответить. Я даже чувствовал себя порой виноватым перед Кузей за это,
хотя как раз Кузя, а не я работал одно время при Пупе референтом по дружбе
народов и сопровождал
Пупа на пышные, как было принято тогда, курултаи и сабантуи.
Теперь дачу одряхлевшего Пупа купил наш кореш, поэт-песенник
Ваня Ходов. И сейчас он махал нам оттуда.
- Привет! - подошел я к Кузе. - А Зиновий где?
- Укатил в Бордо... как я и предсказывал! - горько усмехнулся Кузя.
Да, у Кузи, конечно, были основания и для гордости, и для горечи. Было
известно, что он уже много лет пишет роман "Защита ужина", который должен
был все затмить. Но в той компании, где он вращался, вряд ли мог ждать его
триумф: самый привередливый народ - это слависты-экстремисты.
- Ты слышал вчера... какой-то странный... хлопок по воде? - сказал я
тихо. Но Кузя разобрал: слух у него был тонкий, я бы даже сказал -
утонченный!
- Млат водяной? - усмехнулся Кузя. - Это ты, что ли, с обрыва упал?
Издевается? Когда мы в молодости подружились втроем - я, Кузя и
Ваня, - мы сами себе дали прозвища, поделив строчку из известной поэмы
Жуковского: "...и млат водяной, и уродливый скат, и ужас морей - однозуб".