"Владимир Федорович Попов. Разорванный круг (Роман, 1968) " - читать интересную книгу автора

не отпускал.
Отсюда до Еленкиного дома рукой подать, но ноги почему-то не шли
дальше. И он понял, почему: здесь начиналась запретная зона. Дальше этого
тополя ему не разрешалось делать ни шагу.
Они тяжело прощались у этого тополя. Много раз целовались, и каждый раз
это был последний поцелуй. Потом Лена вырывалась от него, уходила, но,
увидев, что он стоит, снова возвращалась и снова раздирала душу эта мука
расставания. Здесь они распрощались, когда он уезжал в Ярославль. У них и в
мыслях тогда не шевельнулось, что встреча будет последней.
Чуть подогретый вином и разгоряченный воспоминаниями, он впервые
испытал острую жалость к себе и взгрустнул, что все так нелепо кончилось.
Повернул назад, чтобы пройти тем же путем, каким пришел сюда, по той
самой аллее, где раскидистые тополя переплелись своими кронами, создавая
днем спасительную тень, а вечерами уютный полумрак для влюбленных. Молодежь
в его пору называла эту аллею "Тоннелем влюбленных", но они с Леной прозвали
ее целомудренней - "Аллеей дум". "Да сколько вам лет, Алексей Алексеевич? -
с усмешкой подумал он. - Запрет был и кончился, как кончилось все".
Он зашагал крупными, решительными шагами, как ходил у себя в Сибирске
по цеху. Дома рядом не возбуждали никаких ассоциаций - он редко появлялся
здесь, а если и появлялся, то ничего не видел вокруг, боялся одного: как бы
его не увидели. И проделывал он этот путь только в том случае, если Лена не
приходила на очередное свидание. Тог-да он, преодолев робость, украдкой
подходил к дому и опускал в отверстие для писем конверт с бланком библиотеки
(бланки как-то подвернулись ему под руку, и он сунул штук десять в карман,
сам не зная для чего, так, из озорства), на котором значилось: "Прошу вас
вернуть взятую в библиотеке № 11 книгу ввиду того, что назначенный срок
истек". Лена знала, что он будет ждать ее на "Углу встреч" в семь вечера и
не уйдет до девяти, до десяти, пока не иссякнет надежда увидеться.
Вот и ее дом. Полутораэтажный, с широкой парадной дверью. Окно на
верхнем этаже, самое первое от парадного. Он был в ее комнате всего два
раза, когда мать Лены, Полина Викентьевна, уезжала погостить в Ростов, да
несколько раз заглядывал туда - надо было только схватиться за кронштейн
навеса над парадным и подтянуться на руках. Теперь он сделать этого не смог
бы. И не потому, что ослабели мышцы. Навес был другой, легкий, жиденький -
старый, очевидно, изоржавел, пришел в негодность. И то, что изоржавели
сделанные из кованого железа кронштейны, как бы подчеркивало, сколько
времени прошло с той поры. И ручка на двери, фигурная медная ручка с шарами
на концах, тоже была заменена обычной дверной дешевенькой ручкой. Только
рамка на щели, куда опускали письма и газеты, осталась прежней, и у него
возникло мальчишеское желание оторвать ее, увезти с собой на память. Он даже
потрогал ее - поднял заслонку и отпустил. Она знакомо щелкнула, и тотчас
возникло ощущение облегчения, которое возникало у него и тогда: слава богу,
никто не заметил, письмо уже там. Значит, сегодня они встретятся.
Лена могла не прийти на свидание, но по этому вызову приходила всегда,
даже в том случае, если ей грозил скандал с матерью.
Был и другой способ вызова: бросал в окно щепотку дроби. Когда Лена
высовывалась, он хватался за кронштейн, подтягивался на руках, и они могли
переговорить о самом необходимом.
Один только раз досужливый милиционер, увидев человека, который, как
ему показалось, лез в окошко, поднял крик и мчался за ним, стреляя в воздух,