"Владимир Федорович Попов. Разорванный круг (Роман, 1968) " - читать интересную книгу автора

машину контролера. Не дает ему Кристич развернуться, прижимает на каждом
шагу. Чуть завысил скорость - пошел нудный разговор о том, что с повышением
скорости резина изнашивается непропорционально скорости, а в четыре раза
быстрее; тормознул со скрипом - и у Кристича на лице появляется
страдальческое выражение. Значит, опять жди лекцию. А для чего все эти
предосторожности, когда резина-то дерьмовая. Он сам видел образцы, результат
наперед известен.
И еще одного потребовал Кристич: каждые две с половиной тысячи
километров поднимать машину на домкрат и менять покрышки местами -
внутренние на внешние, левые на правые, передние на задние. Чтобы в
одинаковых условиях работали.
Уж больно он настырный, этот Кристич. Случалось и так: вечереет, до
гостиницы километров сто. Поднажать бы - хорошую комнату захватить можно, а
Кристич поднажать не дает. И появляются они в гостинице, когда все занято,
койку в общежитии со слезами выпрашивают. Да и какой в общежитии отдых?
Толчея всю ночь. А то еще приходится в степи ночевать. Костер разведут,
раскладушки поставят, а дождиком запахнет - и палатку разбивают. Кристичу
одно удовольствие, тому все в новинку, а он, Апушкин, такой жизнью войну
прожил, и гораздо приятнее ему провести ночь в постели, мягкой, чистой и под
крышей, которая не течет и не намокает.
И еще есть у Кристича один недостаток, который доводит Апушкина до
белого каления, до холодного бешенства. Ни одного города он не минует, чтобы
хоть бегло не осмотреть его, ни одного музея не пропустит. Ну, город - куда
ни шло, покрутил по улицам - и ладно. Музеи - хуже. Музеи - настоящий бич
для Апушкина. Ни живописью, ни скульптурой, а тем более битыми черепками да
изоржавленными стрелами он отродясь не интересовался и заражаться этой
болезнью не хотел. А Кристич мало того, что сам выискивает, что бы
посмотреть, еще и его за руку тянет. И ничего не поделаешь. Приходится идти.
Апушкин удивляется, как это он командовать собой позволяет. Очевидно,
потому, что, если не брать во внимание пристрастие Кристича к музеям и
инструкциям, человек он что надо. Компанейский, веселый, подельчивый,
приятный, одним словом.
Особенно нравится Апушкину, когда Саша размышляет вслух, будто, кроме
него, в кабине никого нет. И не о чем-нибудь - о страстях человеческих.
- У каждого человека страсть должна к чему-то быть, - говорит он
размеренно, словно диктует для записи. - Человек без страсти похож на печь
без огня - и сама холодная, и других не греет. В такой печи всегда
какая-нибудь нечисть заводится, вроде тараканов. А тот, кто сам горит, он и
других зажигает. Только люди, одержимые какой-нибудь полезной, созидательной
страстью, движут человечество вперед. И след после себя оставляют.
Нехитрая философия у Кристича, но Апушкин сердито посапывает, думает:
"А какая страсть у меня есть? Никакой. Выполняю свою работу честно, но без
сожаления променял бы на другую, чтобы поближе к людям быть. А след на
земле? Разве что глянец навожу на асфальте".
- Значит, по-твоему, я не человек, - набрасывается он на Кристича. - Ни
страстей у меня, ни следов от меня.
- Ну и чудак ты! - искренне возмущается Кристич. - А скажи, пожалуйста,
когда ты танк в бой вел, что тобой владело? Не страсть ли очистить нашу
землю от фашистов? Ты это делал? Делал. Вот и след твой на нашей грешной
планете. И какой след! А ты говоришь...