"Александр Попов. Юный, юный Илья" - читать интересную книгу автора

- Ну, бывай, мать.
Гулко топал по ступенькам с третьего этажа.
Мария Селивановна вернулась на кухню, пошаркивая войлочными, сшитыми
мужем тапочками.
- Илья, ты какие будешь пирожки: с капустой или картошкой? - громко
сказала она в запертую дверь ванной, в которой шумно, с плеском мылся сын.
- Мне... мне... с кокосовым орехом, если, конечно, можно.
- Говори, иначе ничего не получишь!
- Если так строго - давай с капустой.
Пирожки были маленькие, хрустящие, маслянисто-сочные; Илья спешно ел,
запивал сладким, как сироп, чаем.
Когда он подсыпал в стакан сахар, ложечку за ложечкой, мать молчала, но
покачивала головой: совсем еще ребенок. Мельком посмотришь - парень,
мужчина, но приглядишься - совсем мальчишка.
У Ильи розовато-бледное миловидное лицо с пушком усов, оттопыренные
уши, припухлые губы, неразвитый округлый подбородок, тонкая шея. Если
пристальнее присмотреться, можно обнаружить поперечную бороздку на высоком
лбу, которая несколько старила его юное лицо, - сдавалось, что Илья всегда
сосредоточенно думал о чем-то весьма важном, мудром, но печальном. Глаза
усиливали это впечатление: серые, с желтоватым отливом, будто присыпанные
пылистым песком или пеплом. Они сидели глубоко в глазницах и,
представлялось, жили там отдельно, сами по себе. Лицо улыбалось, а глаза -
молчали, как бы сомневались: зачем улыбаться?
Мать тревожили странные и непонятные глаза сына: как-то нехорошо это, -
думалось Марии Селивановне. Сейчас она, стоя у газовой плиты и переворачивая
скворчащие на сковородке пирожки, тайком наблюдала за сыном. Он по-детски
беззаботно напевал какую-то модную мелодию и шаловливо ногой задевал хвост
кота Митрофана, дремотно и независимо развалившегося на коврике под столом.
Да нет, такой, как все. Простой и понятный, - отпустило в сердце матери.
Сын поел и щеголевато прищелкнул пальцами:
- Мерси, мама.
Посмотрелся в зеркало - досадливо нахмурился, надел куртку и вышел на
лестничную площадку.
- А шапку, шапку! - побежала за ним мать.
- Недалеко, мам, до школы! Пока! - махнул он рукой, но Мария
Селивановна все же бросила ему, сбежавшему на второй этаж, шапку.
Слава Богу, всех накормила, всех отправила, все ладненько! И Марии
Селивановне казалось, что нет на свете для нее важнее дела, чем всех своих
накормить, а потом тайком просить у Бога, чтобы все у них скроилось в жизни
благополучно. Она шаркающе прошла в комнату сына и застелила его кровать,
расставила по полкам разбросанные на столе книги, кисти и тюбики с краской.
Мать и сын увлекались живописью. Илья уже познал некоторые
художнические азы, неплохо владел карандашом и углем, серьезно осваивал
масло и акварель, изучал манеры и приемы больших мастеров. Он занимался в
кружке живописцев при Доме культуры, и взрослые осторожно поговаривали, что
Панаев, пожалуй, небесталанный малый; он иной раз мечтал о художническом
пути на всю жизни, но еще ясно и твердо не определился. А Мария Селивановна,
когда-то, еще в ранней молодости, пошла по узкой, без резких поворотов,
подъемов или, напротив, спусков тропе того искусства, которое ученые мужи с
высоты своей гордости и надменности снисходительно - все равно же надо к