"Александр Попов. Смерть - копейка" - читать интересную книгу автора

в таком тоне говорить с ним. Он часто задыхался, зеленел, и к нему сбегались
врачи; в состоянии полусознания кричал, что ему больно, больно и что его
скверно лечат. Однажды, расплакавшись, потребовал, чтобы его умертвили.
В последние дни он стал часто вскрикивать, капризничать: то я не так
"утку" ему подсунул, то неловко обтер мокрой тряпкой его полное вялое тело.
Я отмалчивался, старался скорее все выполнить и уйти.
- Помоги мне умереть, Сергей, - поймал он мою руку, но был настолько
слаб, что его горячая, жидковато-пухлая ладонь упала на кровать. - Прошу! Я
не хочу жить. Я устал, устал!
Он снова заплакал, но даже плакать уже не мог, потому что боли в груди
жестоко о себе напоминали, давили всхлипы, и он мог только лишь поскуливать
и морщиться.
- Успокойся, Ваня, нужно перетерпеть.
Вдруг он громко вскрикнул, и его грудь стала биться в тяжелых
конвульсивных вздохах. Замер и, осторожно дыша, негромко вымолвил:
- Жить... жить хочу.
Его лицо стало быстро наливаться зеленовато-синей бледностью, и мне
показалось - щеки, губы, подбородок будто бы растекались и расширялись. Он
весь обмякал, вдавливаясь в постель. Я испугался, выбежал в коридор и
крикнул медсестру. Она только взглянула на него и во весь дух кинулась за
врачами. Пока их не было, я стоял возле Ивана. Я впервые видел, как из
человека уходит жизнь, - тихо, даже как-то деликатно-тихо, словно не желая
причинить боль умирающему, потревожить его. Он лежал, не шелохнувшись, стал
каким-то затаенным, и мне почудилось, что синевато-бледные губы его
обращались в кроткую улыбку. Полузакрытым глазом смотрел на меня, но в этом
взгляде я уже не видел ни боли, ни страха, ни каприза, ни укора, лишь
глубокий-глубокий покой. Я дотронулся до его руки - она оказалась
прохладной.
В палату ворвалось человек пять. Они вкатили какой-то электрический
аппарат. Меня подтолкнули к двери. Я медленно опустился на стул возле
медсестринского столика. Через несколько минут из палаты вышли все пятеро
врачей и молча побрели по коридору. Рядом со мной присела медсестра, вынула
из шкафчика клеенчатую табличку с вязочками и написала: "Баранов Иван
Ефремович. Умер 14 марта...".
"Боже, - подумал я, - как буднично и просто!"
Начальник отделения велел мне и еще одному парню унести тело Ивана в
мертвецкую. За руки, за ноги мы положили его на носилки, закрыли простыней и
подняли.
- У-ух, тяжелый, - с хохотцой сказал мой напарник.
Я угрюмо промолчал.
Мы принесли Ивана к небольшому темному дому, стоявшему за госпиталем, в
саду у забора. Напарник отомкнул ржавый замок, отворил скрипучую, обитую
потемневшим металлом дверь и включил свет. Мы увидели серую бетонную
лестницу, уползавшую глубоко под землю. Там находилась единственная
комнатка, пустая, сумрачная. Из предметов остался в памяти длинный, обшитый
ярко-желтым пластиком стол; его солнечно-радостный цвет смотрелся невыносимо
нелепым. Пахло плесенью.
Мы положили на стол тело. Стали сразу подыматься наверх. Выключили
свет. Я оглянулся - как там Иван? Его не было видно - стоял густой мрак. Со
скрипом, переходящим в стон, закрылась дверь и скрежетнул в замке ключ.