"Александр Попов. Мальтинские мадонны (Повесть)" - читать интересную книгу автора

человек, как говорят, предполагает, а кто же располагает его жизнью и
судьбой? Бог? И если так - то судьбой и жизнью каждого ли человека? Неужели
мы все так уж и нужны Богу?" - подумал взволнованный Иван, слушая
неторопливый рассказ тети Шуры.
Галина и Григорий посидели в тот день с тороватой, разговорчивой Груней
за утренним чаем, перетекшим в обед, обустроили свою комнату, а ночью у
Григория, весь вечер недомогавшего, но крепившегося, самолюбиво не
подававшего вида, поднялся жар. Утром - беда: он не смог встать с постели,
метался по подушке. Перепуганные Груня и Галина бегали по соседям - где
таблетку выпросят, где горчичник, где меду и малины. Ничто не помогало.
Ночью Григорий стал задыхаться, страшно хрипеть, хвататься за левый бок.
Неотложка увезла его в Усолье. Галина - с ним, хотя ее чуть не выталкивали
из машины: и без нее было тесно с четырьмя тяжелыми больными, да и не
положено.
В больнице ее не допускали к Григорию, но она все равно всеми правдами
и неправдами попадала в палату. На вторые сутки врачи смирились - позволили
Галине ухаживать за больным, а в нагрузку поручили и других тяжелых по
палате. Григорий все реже приходил в сознание. Очнется - всматривается
мерклыми глазами в склонившуюся к нему Галину, но не признает. Она легонечко
целовала его в горячие корочки губ, ласкала, что-то нашептывая. Проходила
минута-другая - Григорий сызнова уходил от нее. Галина случайно услышала в
коридоре разговор медсестер: сердечником был Григорий да воспаление легких
получил, и сердцу его работать осталось всего ничего. "Вот вам всем шиш на
постном масле! - отчаянно подумала Галина. - Я спасу, спасу тебя,
Гришенька!" - И с отчаянной страстностью целовала его воспаленное и уже не
откликавшееся лицо, словно чародействовала, вытягивая любимого к жизни.
На третьи сутки агонии Григорий затих. Галина обрадовалась, надеялась -
к улучшению, переломило-таки болезнь! Всматривалась в лицо, ожидала -
откроет он глаза и постарается, быть может, улыбнуться ей. Но он остывал и
бледнел.
Санитары оттаскивали ее от кровати, а она безысходно и безрассудно
цеплялась за дужку, отбивалась, царапаясь и кусаясь. Скрутили, вкололи
успокоительное, заперли в кладовой, потому что в палате удержать ее было
невозможно.
К родителям не вернулась, потому что они настойчиво и озлобленно
принуждали ее к аборту. Весной родила девочку - Татьянку. Так и сплелось ее
маленькое горчащее счастье - хиленькая недоношенная дочка, похожая на
Гришеньку, и тоже со слабым нутром, да солоноватые грезы о нем же, о
Гришеньке.
Какое-то время пожила у Груни. Работала на лесозаводе, багром ворочала
в бассейне бревна, училась в вечерней школе, потом - заочно в усольском
техникуме пищевой промышленности, следом - в институте, но уже перебравшись
в Иркутск. В тот роковой год стала старше сердцем лет на двадцать, но не
постарела - напротив: похорошела, налилась красотой поперек всему, будто
природа так и готовила ее к какому-то большому счастью. Увивались возле нее
и парни, и солидные мужчины, а она никого не хотела видеть - почти восемь
лет. Почти восемь лет. И Груня поругивала ее, и наезжавшая из Мальты Шура
налегала:
- Молодость уходит ведь, а ты - как дура!..
Сама Шура вышла замуж и родила. Вроде бы вполне была довольна своим