"Александр Сергеевич Потупа. Отравление" - читать интересную книгу автора

сей же момент, как в себя придет, все выложит, да и бабка жива - конец
тебе, Надежда Васильевна, кругом конец и просвета не видно.
Как быть, как быть-то теперь, куда деваться?..
Ну, выскочу я отсюда, побегу, куда побегу, зачем: найдут, да и не
выскочу, наверное, пропуск какой-нибудь нужен, коридор противный такой,
серый весь, плакаты, плакаты, плакать хочется от всех этих плакатов, сейчас
они Томку в чувство приведут, как орешек гнилой раздавят, и давить-то
нечего, рассыплется Томка, от первого же вопроса рассыплется, на меня все
свалит: Надька подговорила, Надька холодец сделала, Надька яд запустила,
Надька мамочку покушать уговаривала, а я, дескать, чистая вся, застенчивая,
сестре старшей боялась перечить, у-у, стервь, слабачка поганая, а кто
ядик-то приволок, кто про холодец придумал, где-то ж достала эту ампулу,
если б не достала, разве случилось бы такое - не подушкой ведь мамашу
душить, не топором же рубить, даже подумать противно, так и жила бы
потихоньку, и никаких дел, никаких милиций, померла бы баба Настя без нашей
помощи и внукам бы по тысчонке оставила, и машину на следующий год купила
бы, а главное, чтоб Генка был жив, да он за год побольше бабкиного
состояния зарабатывал, и для чего я все дело затеяла, да еще с этой дурой,
ни дна ей, ни покрышки глупой бабе, обеих нас в тюрьму засунут, а то вдруг
не тюрьма - целых две смерти устроили! - следователь что-то про умысел
говорил, но какой же тут умысел, мужиков-то никак гробить не собирались, а
вдруг и взаправду - высшая мера, и вот же паразитство - меня приговорит, а
Томку жить оставит, она признается, все им выложит, на меня с три короба
навалит, а я запиралась, следователю врала, на меня все бочки и покатятся,
кошмар какой-то - придут здоровые бугаи с ружьями, стрелять в меня будут,
пули мою грудь в клочья изорвут, кошмарушка какой...
Что делать, что делать... хоть бы поговорить с кем, выплакаться, а
слез нет, глаза пересохли, в голове свист сплошной, вдруг Томка не скажет
ничего, тогда на мамашу подумают, вот что надо - пусть на нее и думают, ей
уже все равно, да и не расстреляют, скажут: старая, пожалеть надо; а ей
разве не все равно где помирать - дома, в больнице или в тюрьме, а нам, а
мне - не все равно, молодая еще, пожила бы, девчонок на ноги поставила, при
них век свой коротала бы, а вдруг они тоже - холодец, нет, все бы им отдала
бы до последней копеечки, только б жить тихонько, воздухом дышать, коридора
этого не видеть.
Что же с доченьками будет?
Люсенька бойкая очень, целовалась уже, очень бойкая, свихнется
доченька, как пить дать, да еще хата отдельная, парни узнают - тучей
налетят, и Наташенька не удержится, вот горе-то, а бабка уследить за ними
не сможет, да и переживет ли такое?
Как быть, как быть, хоть в стену эту серую с разгона головой
шмякнуться, и все - ни мыслей тяжелых, ни Надюшки, бедовой бабы, ох-хо, не
за тот конец ухватилась я, не за тот конец, и ни в ком оправдания не увижу,
девоньки мои не поймут, что для них же старалась, подумают, что приданое их
разграбить хотела, наследство бабкино увести, не поймут, дурехи, что
наследство без толку пролежало бы, а машины тем временем не дешевеют, в
моих руках оно в рост пошло бы и для них же послужило, им и досталось бы -
кому ж еще, не поймут, ничего не поймут, охают меня, не примут никогда.
И Мишенька не вспомнит, нет, не вспомнит, и без того давно уж остыл, а
тут и про знакомство забудет, стесняться станет...