"Эзра Паунд. Психология и трубадуры " - читать интересную книгу автора

все, что его аудитория считала само собой разумеющимся; и, в-третьих, все, о
чем он по тем или иным причинам считал должным умалчивать. Для нас это
обнаруживается не в словах - слова может прочесть каждый - но в тончайших
трещинках мастерства, тех стыках, что различимы лишь взгляду собрата по
ремеслу.
И вот перед нами творения человека, которого Данте почитал "лучшим из
тех, кто слагал стихи на языке, вскормившем поэзию"2 , - этом lingua
materna, - провансальском языке Лангедока; проникнутый нежностью эпитет,
materna, бросает слабый намек на то, каким почтением пользовались у поэтов
Тосканы забытые ныне строки, чье звучание и смысл равно трогали
современников.
Упреки и обвинения - они звучали, и порой весьма глумливо, в Провансе,
они раздавались в форме увещеваний в Тоскане, они слышны сегодня в виде
глухого ворчания публики, и ворчанию этому суждено звучать и завтра - ибо в
нем есть известный резон: поэзия, особенно лирическая, должна быть простой;
вы должны улавливать смысл, покуда певец поет песню. Конечно, места
достаточно для обеих школ. Балладно-концертный идеал на свой лад верен.
Песня для того и существует, чтоб ее пели. Но если с этим настроем вы
обратитесь к канцонам второй школы, вас ждет разочарование - и не потому,
что их звучание или их форма не так лиричны, как у канцон первой школы, но
потому что они непонятны с первого прослушивания . Они - настоящее искусство
в том смысле, в каком настоящее искусство - католическая месса. Песни
первого рода, скорее всего, прискучат вам, когда вы познакомитесь с ними
поближе; они особенно скучны, если пытаться читать их после того,
как
прочитаны пятьдесят - чуть больше, чуть меньше - подобных.
Канцоны другого рода - это ритуал. К ним надо подходить и относиться
как к ритуалу. В этом их предназначение и сила воздействия на слушателя. Тем
они и отличаются от обычной песни. Может быть, они утонченней. Но постигнуть
их тайны дано лишь тому, кто уже искушен в поэзии.
Если отвлечься от эстетических достоинств сочинений Арнаута, забыть о
том месте, которое они занимают в истории поэзии, так же как о его музыке,
изяществе его наблюдений, живости чувств, - все равно останется проблема
смысла.
Может показаться, что суть этой проблемы покоится на весьма шатком
основании; что все это - дело вкуса или точки зрения, чуть ли не вопрос
личных пристрастий: приписывать или нет некоему пассажу в канцоне "Doutz
brais e critz"3, где в третьей строфе поэт говорит о крепости, воображаемом
замке - визионерскую многозначительность, или же вы предпочитаете считать,
что речь здесь идет о "даме":
"Она предоставила мне защиту, простерла вокруг меня свою волшебную
мантию цвета индиго, и сквозь нее не проникнуть взорам клеветников."4
Это может быть причудливый образ и только, - пустая галантная фраза;
встреть мы ее у Геррика5 или Декера6, у кого-нибудь из второстепенных
елизаветенцев, мы имели бы полное право именно так к ней относиться и с
легким сердцем оставили бы ее без внимания. Можно, конечно, увидеть в этом
пассаже некую "историческую реалию", но - защита, предлагаемая втайне,
выглядит несколько странно. Как бы то ни было, я не оспариваю мнение тех,
кто склоняется к любому из этих двух толкований, каждое из которых куда как
наглядно - и тем менее кажется мне удовлетворительным.