"Ирина Поволоцкая. Сочельник (Скрипичный квартет)" - читать интересную книгу автора

не хотел видеть сегодня.
Он вошел в храм, и тишина Этого Дома обступила его.
И он упал на пол, будто хребет у него переломили. Голова его была в пепле, а
копоть пропитала одежды.
- Господи! - крикнул он всем своим рухнувшим сердцем. - Господи! Спаси меня
от меня самого!
И заплакал, как плакал маленьким, уткнувшись в колени той, которая, бросив
его, уехала умирать. Слезы были горячи и обильны. И он потерял счет времени.
Когда он встал с колен и покинул церковь, солнце клонилось за холмы. Он
опять шагал один, и не было в его душе ничего, способного на слова. Душа
была пуста, как чистый лист, и мир тоже казался пустынным, да он и был таким
на многие мили. Но чувство, что кто-то наблюдает за ним, не покидало его, и
он видел себя будто со стороны, немолодого, бородатого, наискось бредущего
вересковыми полями, и черномордых овец, шарахающихся от него, видел он этими
чужими безвзглядными глазами...
Шофер рефрижератора довез его до окраины города и, уже захлопывая дверцу,
крикнул:
- Веселого Рождества!
Он вздрогнул. Вспомнил - сочельник.
В сочельник еще краше город, в котором нельзя жить. Он светится между небом
и морем. Рождественский подарок. Лучезарная бонбоньерка в стеклянных шарах и
мишуре. Он ждет Рождества как ребенок и поет детскую песенку "Мерри
Кристмас" - веселого Рождества!
Завтра у всех будет веселое Рождество. А у него - пост. Глухой. Едва
предчувствующий праздник. Пост у него и его родины. Он шел мимо ярких
витрин, и даже витрины пели - Мерри Кристмас! И, припадая на левую ногу, он
твердил - пост, пост. И вспомнил - человек на посту. Все часовые его родины
были на посту, хотя Главный Постовой давно умер. Но и новые не пустят домой
поставангардиста, женатого на иноземке.
...Он подошел к своему сгоревшему дому и толкнул дверь. Млечный запах жилья
ударил в лицо, перекрыв горькую вонь пожара. Под опаленным потолком, в
скудном свете лампочки от временной проводки, у плиты, стояла жена и что-то
тихо говорила как пела, помешивая кипящее варево. Дикая мысль, что она сошла
с ума, не успела задержаться в нем; легким кивком жена кивнула куда-то вбок,
и сразу у его ног раздалось собачье ворчание. На подоткнутом пледе лежала их
собака с почти людским выражением умиротворения, хвост ее радостно и часто
бился об пол, но она не могла и не хотела встать, потому что щенки - пятеро!
он потом пересчитал их - точно как мать, и, приникнув к матери, твердыми
движениями передних лапок выдавливали молоко. Жена протянула собаке миску с
медовым настоем; та сперва остановила ее руку, но тут же принялась лакать,
не сводя с них обоих блестящих сливовых глаз.
И он понял, чего не понимал раньше, - он и его семья живы. Даже щенки,
слепые мыши с прижатыми к голове ушами из каракульчи, живы. Все живое
живо...
Прости меня, хотел он сказать жене, и пойми. Между нами все-таки триста лет!
Но не сказал.
Триста лет было между ними и тридцать три года, но ничего не было между
ними, когда она так смотрела на него...
Наутро ударил мороз. Здесь почти не бывает холодов в Рождество, и явление
мороза казалось таким же непостижимым, как те шаги, которые он слышал. И