"Валерий Поволяев. Фунт лиха" - читать интересную книгу автора

выйти еще три дня назад. Но не вышли - опоздали из-за больного. Связи с
Большой землей никакой, потому что рация-коротковолновка хороша наверху, в
базовом или штурмовом лагере, а когда ты внизу, в устье ледника, и с каждым
днем спускаешься все ниже и ниже, рация - немой набор клемм, ламп, рычагов,
схем, не больше. Сигналы, посылаемые мудрым организмом рации, не в состоянии
бывают одолеть промерзлые мрачные горы - глохнут тут же, в ущельях. Поэтому
рацию они оставили наверху, на гидрометстанции, рядом с которой был разбит
их базовый лагерь, оставили там малокалиберный карабин с патронами,
ракетницу, лишние веревки, запасные трикони, кошки, крючья, прочую амуницию,
предельно облегчив себя - ведь им надо было сорок километров тащить на себе
Манекина.
На подходе к площадке, где им предстояло пурговать в ожидании
вертолета, Тарасов, шедший первым, остановился, сгреб в кулак ледовые
наросты, утяжелившие его бороду, зыркнул угрюмыми глазами из-под бровей:
- Слышь, мужики... Приготовься к худому - вертолета долго не будет.
Голодать придется.
- С чего ты взял? - голос у Студенцова был тонким, надсаженным. На
пределе парень находился, отдых ему был нужен.
- Тут нечего брать или давать, - выдохнул Присыпко, окутался густым
белесым облаком, отер перчаткою рот, - пока пурга не стихнет, кто ж вертолет
в горы пустит? Он в первом же ущелье хребет себе и сломает.
Это действительно было так - вертолеты ходили здесь по ущельям на
высоте ста-ста пятидесяти метров - словом, чуть-чуть приподнявшись над
каменистым дном. Выше подниматься они не могли - ведь кругом
пики-шеститысячники, лететь над ними машина просто не в состоянии: воздух
жидкий, чересчур легкий, разреженный, в таком воздухе лопасти вертолет не
держат, винт работает вхолостую. По ущелью же машины ходят только при полном
безветрии, когда ничто не шелохнется на каменных склонах, ни одна арчовая
ветка, ни одна былка. Если же подует хотя бы малый ветерок, на все полеты
сразу же накладывается запрет. Даже слабым потоком воздуха машину может
прижать к каменному отвесу, и тогда пиши пропало, погибнут все - и вертолет,
и экипаж, и пассажиры.
- Вот тут и остановимся, - хрипло объявил Тарасов, соскреб - в который
уж раз - сосульки с бороды, - станция Березай...
- Почему оркестр нас не встречает? - на последнем дыхании
поинтересовался усталый Присыпко. Брови и борода у него заиндевели от
дыхания, выбившийся из-под лыжной шапочки клок редких волос - тоже. В
шерстяной, плотно обжимающей голову шапчонке он походил скорее на полярника,
перенесшего пятидесятиградусные холода и благополучно возвратившегося на
землю - именно такими полярники и бывают на фотоснимках, которые Тарасов
видел много раз на фотовитринах, в предбанниках кинотеатров, в газетах и в
журнале "Огонек". - Давай, бугор, выкладывай, куда оркестр подевал? -
Присыпко шутливо звал Тарасова на рабоче-крестьянский манер - бугром.
Бугор - значит, старшой в группе, бригадир, начальник.
Лежавший на расстеленной палатке Манекин зашевелился, приподнялся, но
его накрыл снеговой охлест, он хватанул открытым ртом сухой промороженной
пороши, забился в хрипе, выгнул спину дугой.
Присыпко неожиданно увидел, что Студенцов смотрит на Манекина с
откровенной ненавистью, подумал тревожно - уж не случилось бы худа? -
толкнул Тарасова в бок.