"Антуан Франсуа Прево. История одной гречанки" - читать интересную книгу автора

губернатора, с которым у меня такая связь была, ничуть не волновал моего
сердца, в то время как мне попадалось немало юношей, с которыми я не прочь
была бы находиться в столь же близких отношениях. Однако родительская
власть являлась ярмом, против коего я была бессильна, а потому я решила
смириться. Мы прибыли в Константинополь. Первые месяцы пошли на то, чтобы
привить мне манеры и дать познания, какие требуются от женщины в столице.
Мне шел пятнадцатый год. Не делясь со мною своими планами, отец
беспрестанно сулил мне блестящее будущее, которое, говорил он, превзойдет
все мои чаяния. Однажды, возвращаясь из города, он не заметил, что следом
за ним идут двое неизвестных, которые остановились только после того, как
увидели, в какой именно дом он направился; затем они, собрав нескольких
соседей, сами вошли в наш дом. Мы занимали там лишь небольшое помещение.
Они так громко постучались в нашу дверь, что отец испугался и отослал меня
в соседнюю комнату. Когда он отворил дверь, его сразу же схватил человек,
которого отец, по-видимому, узнал, ибо у него вдруг пропал голос и
некоторое время он не в силах был отвечать на брань, которую я явственно
слышала. Отца называли мерзавцем, подлецом, кричали, что правосудие в
конце концов доберется до него и воздаст ему должное за все его
предательства и кражи. Он не пытался оправдываться и, понимая, что
сопротивление невозможно, покорно дал увести себя к кади. Едва оправившись
от испуга, я накрылась чадрой и поспешила вслед за людьми, задержавшими
отца. Поскольку правосудие творится открыто, я стала свидетельницей
обвинений, которые ему предъявляли неизвестные, и приговора, вынесенного
сразу же после того как были выслушаны его показания. Отца обвиняли в том,
что он соблазнил жену некоего греческого вельможи, у которого служил
домоправителем, что он похитил эту женщину вместе с двухлетней дочкою,
прижитой ею от мужа, и вдобавок украл наиболее ценные вещи хозяина. Не
будучи в состоянии опровергнуть эти обвинения, отец лишь старался
оправдаться, утверждая, будто все это совершил по настоянию дамы; призывая
небо в свидетели, он клялся, что в краже повинна она одна, что он не
извлек из этого ни малейшей выгоды, ибо сам был обворован столь жестоко,
что впал в крайнюю нищету. На вопрос, что сталось с похищенными им
женщиной и девочкой, он отвечал, что обе они умерли. Признания, которые
ему пришлось сделать, показались судье достаточными, чтобы осудить его на
смертную казнь. Как ни стыдно мне было, что я дочь столь преступного отца,
я готова была дать волю своей скорби и разразиться слезами и воплями. Но
отец попросил судью оказать ему милость, выслушав его несколько минут
наедине, а то, что он сказал, по-видимому, смягчило судью; во всяком
случае казнь была отложена. Отца отвели в темницу. Отсрочку казни, идущую
вразрез с обычаями, люди стали толковать как доброе предзнаменование. Мне
же, в моем горестном положении, оставалось только вернуться в наше жилище
и ждать окончания этих прискорбных событий. Но, подходя к нашему дому, я
увидела толпу и признаки какого-то смятения; не решаясь идти дальше, я
спросила, что тут происходит. Вдобавок ко всему, чему я сама была
свидетельницей, мне разъяснили, что в городе существует обычай, как только
вынесен приговор, расхищать имущество осужденного, и вот уже люди,
воспользовавшись этим обычаем, растаскивают наши вещи. Тревога моя
достигла такой степени, что я, не имея сил скрыть, кто я такая, стала,
трепеща, умолять какую-то турчанку сжалиться над несчастной дочкой грека,
приговоренного к смертной казни. Она приподняла на мне чадру, чтобы