"Михаил Михайлович Пришвин. Наш сад (Рассказы старого садовника) " - читать интересную книгу автора

детство наше так сказывается, но, мне кажется, во всей своей долгой жизни
я не встречал таких добрых людей. Он с того начал в саду, что возле самой
бани вырыл глубокую яму и велел нам таскать в нее всякий хлам из бани:
обломки кирпичей, гнилушки, железки, тряпки, ведра без дна. Набралась
целая яма всякой такой дряни. После того мы яму со всех сторон засыпали
землей, утоптали, и баня стала чистая.
Мать пришла поглядеть, принесла белые тряпочки, столик, постелила,
похвалила нашу работу и позвала художника обедать.
- Сделайте милость, - ответил художник, - никогда меня не зовите и
ничего больше для меня, пожалуйста, не делайте: у меня такой принцип,
чтобы делать все, по возможности, самому и людей своею особой не
затруднять, особенно людей таких хороших, как вы. Я и так не знаю, как вас
благодарить за сад. Как хорошо он зарос, какая тишина: ни один листик не
шевельнется.
- Да, - ответила мать, - погода стоит прекрасная. Только старайтесь
ничем не задевать соседа: у нас с ним спор постоянный, почти что война. И
только все из-за одного дерева. Вышло так, что почти половина веток с
дерева свешивается через забор и груши падают на его сторону. Мы, однако,
не из-за того с ним спорим: что пало, то и пропало для нас, то пусть и
будет его. Спорим мы с ним из-за того, что он всякими способами нахально
помогает грушам падать на его сторону. "Дерево, - говорю я, - стоит у
меня - мое дерево, и плоды мои". - "Не все дерево стоит на вашей земле, -
отвечает он, - у вас только корень, а ветки мои; у вас оно только стоит, а
меня оно любит". Так ведь мало того, что трясет на свою сторону с тех
веток, - еще и длинным шестом с гвоздиком достает груши и с нашей стороны.
В чем-нибудь он непременно и к вам придерется и вас достанет своим
проклятым шестом. Это очень дурной человек, и недаром ему дали такое
прозвище...
Мать не посмела выговорить прозвище соседа.
- А я очень люблю эти народные прозвища, - сказал художник. - Если
можно, то, пожалуйста, скажите.
Мать ответила:
- Впрочем, ничего особенного. Его все в нашем городе называют
Проглотом.
Вот теперь подходит рассказ мой к тому самому, из-за чего я на всю
жизнь определился садовником и люблю садовое дело больше всякого и могу
по-настоящему делать только сады. Скорее всего, думаю, любовь эта моя к
саду пришла мне от художника, это он, наверно, обратил глаза мои навсегда
в ту сторону. Все лето он писал наш запущенный сад, и как это у него
выходило чудесно, я до сих пор никак понять не могу. Начинает он писать
какой-нибудь листик или веточку, грушу или яблоко, - просто похоже, и
больше ничего. После того, за этой обыкновенной грушей или яблоком, пишет
не так уж явственно, зато более привлекательно: глядишь - и тянет тебя не
к этому первому, а куда-то подальше. С каждым шагом в этом саду на картине
тебя тянет все сильней и сильней вдаль. Кажется, будто кто-то взял тебя за
руку и уводит; чем дальше, тем становится все лучше и лучше, и плоды
разные умоляют тебя их попробовать...
Слышал не раз я, что сны такие бывают, но сны-то ведь проходят, а
картина, сделанная художником, остается. Я и теперь, на старости лет, в
руке держу ведро с коровьим жидким навозом, обмазываю яблоньки, а сам вижу