"Анатолий Приставкин. Солдат и мальчик" - читать интересную книгу автора

События нашей повести развернулись, возможно и случайно, именно в это
время. И хоть бойцы понимали, что временное затишье на фронтах не может не
кончиться ожесточенными сражениями, к которым их готовят, они - ни один из
них - не могли бы сказать, куда протянется их дорога. Двадцать пятого апреля
сорок третьего года их подняли по тревоге в четыре часа утра.
Выстроили на плацу в холодный рассветный час, зачитали приказ и повели
к станции.
С Волги, вдоль проспекта Ленина дул пронзительный ветер, подгонял их в
спину. Но они и так шли ходко, молча, не глядя по сторонам. Единый шаркающий
звук сапог нарушал тишину пустынной улицы. Старший сержант Потапенко шагал
не как на учениях, сбоку, а впереди строя, никаких команд он не подавал.
С этого мгновения вообще все было по-другому - и мысли, и внешнее
проявление чувств. Долгое ожидание в Андрее Долгушине, как и других, теперь
сменилось чувством напряженного нетерпения, а может быть, и некоторого
страха. Не перед фронтом страха и не перед врагом. К мысли о встрече с
жестоким врагом их приучили, и они сами жаждали такой встречи. Но каждый еще
знал, что наступит первый бой и каждый станет тем, кто он есть на самом
деле. А кто он есть? Он, Андрей Долгушин?
Воробьев с Гандзюком успели вернуться, они сообщили главную новость:
эшелон встал на неопределенное время, возможно, будут добавлять новобранцев.
Их в каких-то Петушках формируют. Пока доставят, распределят, время... Одним
словом, велели ждать.
- Ждать можно, если на сытый желудок, - резюмировали бойцы.
- Сейчас накормят, по-настоящему, - суетился Гандзюк. - У них тут,
хлопцы, стационарная кухня, я бы ее по запаху, по одному бы дыму нашел. Но
дальше эшелона не пускают.
- А как зовется станция? Где остановились?
- В маленьком городе "Н", как поется в песенке, - отвечал Воробьев
будто по секрету. Он добавил: - А на вокзале написано: "Люберцы".
- Тю! Это же Москва, - протянул кто-то. - Здесь, говорят, электрички
ходят.
- Электричек не видели, - сказал Воробьев, - а девушки ходили, своими
глазами наблюдал.
Андрей не слышал разговора, но при слове "Люберцы" вздрогнул. Он
понимал, что эшелон не минет родного его городка, надеялся тайно, что может
выйти минутная остановка.
Теперь они стояли, а он от растерянности не знал, что надо сделать.
Сунулся к двери, но ничего не увидел. С обеих сторон эшелоны,
грязно-кирпичного цвета вагоны, теплушки, едкий дым из многих труб.
Вскоре соседний эшелон ушел, и взору открылась знакомая с детства
картина: широкое поле, темное, кочковатое, в самом конце его паутина
радиомачт и старое люберецкое кладбище, припавшее к полотну дороги. Городок
и станция были с другой стороны.
Две девчушки в ватниках, сапогах и зимних ушанках выскочили из-под
вагона, спрямляя путь по шпалам. Сначала их приняли за парней-подростков, да
и немудрено ошибиться. Но Воробьев первый понял, что к чему, и, вываливаясь
в дверную щель по пояс, крикнул:
- Эй, красавицы! Что за странная деревня - хлеба не на что купить!
Та, что была пониже, круглолицая, чернявая, оглянулась и охоткой
произнесла: