"Анатолий Приставкин. Солдат и мальчик" - читать интересную книгу автора

поскребыш из мусорного ведра. И пока она рассказывала ему сказки о грибах,
Васька живо, будто фокусник, слепил из очисток комок, сунул в духовку и
через пару минут ел его обжигаясь, слезы текли из глаз. Знал, что у дверей
дежурят шакалы. В детдоме шакалами зовут тех, кто вечно торчит у дверей
кухни, просит, ноет, ждет кусочка. Увидят съедобное, изо рта вырвут. Васька
это помнил и, пока не выгнала повариха (он дежурил по дровам и подлизывался,
получил очистки), быстро, быстро, стоя в дверях, сжевал все и проглотил.
Потом уже вышел наружу. Теперь проси не проси, а если проглотил - твое.
Васька попробовал вспомнить вкус поджаристых очисток, но во рту и на
губах еще оставался горький запах коры. Вот если бы Витька тяпнул что-нибудь
съестное, буханку хлеба, например... Он везучий, тут и Ваське перепадет
кусок, отломок от угла, да с кислым мякишем, да с коркой...
Бывало же время, это еще из глупой довоенной Васькиной жизни, из
далекого, значит, времени, из детства, - сейчас он числил себя иным, - когда
он не догадывался, не знал, что нужно наедаться про запас. Тогда не только
картофельные очистки, а гуща, капуста и крупа водилась в супе, и даже корки
хлеба оставались на столах. Вот бы знать, Васька вмиг сообразил, как все это
добро применить, подсушить, скопить, заханырить на черный сегодняшний день!
Но ведь мал был, неумен, неопытен, одним словом - дурачок! Об этом времени
мало что помнилось, но осталось счастливое и щемящее чувство, как во сне. Но
при удобном случае кто-то из ребят обычно произносил: "Ну, как до войны". И
тогда понималось, что оно было, было, хоть и давно, и хоть не так, как
представлялось теперь. Потому что, перехлестывая через собственную фантазию,
один из помнящих все в той сказочной, довоенной жизни однажды утверждал и
божился несуществующей родней, что на какой-то праздник, на Новый год, что
ли, детдомовцам принесли от шефов мешок баранок и еще горсть конфет в
золотых бумажках, и никто не шарапил, не тырил в заначку, а высыпали на
стол, и можно было брать без счета, - вот случались какие непостижимые,
почти легендарные случаи!
Он будто очнулся, вспомнив, что поставлен на шухере отрабатывать свой
кусок. Быстро, словно носом вынюхивал, посмотрел по сторонам. Пусто. Редкий
сосняк, за которым далеко видно. Васька подошел к дыре и осторожно заглянул
за забор. Сразу увидел нескольких ребят, все постарше его и Витьки.
Наклонившись, что-то они шуровали у забора, и только Витька прыгал,
мельтешил около них, временами оглядываясь в сторону лаза. Васька догадался
вдруг, что Витька сам был оставлен сторожить, быть на шухере, но передоверил
свое дело ему, то есть Ваське, чтобы самому не остаться внакладе. Витька -
цепкий, зубастый, он-то свое возьмет. Он из горла вырвет, если что...
У Васьки зоркий глаз, но, как ни щурился, как ни напрягался, не мог
разобрать за спинами, что они делают. Вот один из компании разогнулся, и
Васька узнал толстомордого Купца - так его звали. Еще бы Ваське не помнить
Купца, который издевался над детдомовскими:
встречал их по пути в школу и начинал медленно клещами-пальцами щипать
кожу... Через одежду выворачивал кожу так, что она потом вспухала и болела,
не могла зажить. А Купец требовал, чтобы стоял под его щипками прямо и не
смел чтобы голосом. А в горле крик застревал, когда он медленно крутил кожу,
и слезы брызгали на полметра, и, несмотря на запрещение, вырывалось:
"А-а-а!" Купец блаженно прищуривал поросячьи глазки, но всевидящие,
цепляющие, как крючки, проходящих, и делал новый щипок, где-нибудь в
чувствительном месте, под ребром, при этом смотрел в твои глаза, наслаждаясь