"Анатолий Приставкин. Тихая Балтия: Латышский дневник " - читать интересную книгу автора

Москву вдруг выяснилось, что в "Литературке" (ятогда числился в ней) лежал
подробный отчет о всех наших разговорах, застольных и прочих, было там и о
появлении крамольного поэта из столицы. И о том, какие стихи якобы он читал.
Спасибо моему личному начальнику дяде Жоре (писатель Георгий Радов), он
под большим секретом мне это все передал и приказал немедленно скрыться в
командировку, что я и сделал.
Но это все потом.
Если же по правде, Андрей в тот вечер не читал никаких, стихов, как мы
его ни упрашива-ли, а был молчалив и даже как бы насторожен. Зато остальные
из "семейства" были в ударе, Пaпa, он же Марк, удачно шутил, Мама Таня
выполняла роль заботливой хозяйки и вовремя подваливала закуску, а Сынок
Боря Ларин почти весь вечер читал стихи, оказалось, он замечательно знал
поэтов "серебряного века".
И был теплый вечер. Голубые сумерки надвинулись с моря, тихого,
кроткого, без единой морщинки. Белочки, их почему-то в тот год было особенно
много, спускались по гладким стволам на землю, где мы оставляли им хлеб из
столовой... А иногда швыряли прямо, как сейчас, через распахнутое окно.
К концу даже Андрей оживился, что-то рассказывал, вообще, но ни о
встрече в Кремле, ни о своем тревожном состоянии он не произнес ни слова. Но
растрогался от стихов, прочитанных Борисом: Гумилёва, Ахматовой,
Мандельштама... И пообещал подарить Борису, как только случится, свой
собственный новый сборник стихов... если он, конечно, выйдет.
Вот это вскользь брошенное "если" и подсказало нам истинное настроение
Андрея.
Ну, а Борис, не будь дураком, тут же воскликнул, в шутку конечно:
- Пиши расписку, а то забудешь!
Андрей вдруг с улыбкой согласился, и тут же начиркал на листке
"расписку", да еще присовокупил две стихотворные строчки, видать, в этот
момент и рожденные: "Без булды люблю Дубулты!"
На следующий день погода резко испортилась, пришли холода. В русском
народе их называют "черемуховые холода", они бывают в самый разгар цветения
черемухи и считаются как бы последним напоминанием о зиме... А вот после
них-то и начинается лето и настоящее долгое тепло.
Хрущевская "оттепель" сменилась долгой брежневской зимой с холодами, на
десятилетия заморозившей все вокруг, и литературу тоже...
Мы стояли на пороге этой зимы, но по-настоящему, теперь-то я понимаю,
догадывался о ней, там в Дубулты, лишь Андрей...
Ну, может, кто-то еще, вроде провинциального поэта, из опытных,
которые, как зайцы-беляки, быстро сообразили, что пора обретать зимнюю
окраску, не то их быстро скушают...
Однажды, при показе какого-то фильма в Доме литераторов, возник на
трибуне Сталин, и вдруг раздались в темном зале долгие аплодисменты... Вот
тогда лишь я понял о настроении своих собратьев, как и о наступающей этой
зиме.
Поиграли в "оттепель", пора и меру знать.
Меру, естественно, отпущенную сверху.
Что касается той шутливой "расписки", выданной Андреем моему другу, сам
Борис утверждал, и был, наверное, прав, что "расписка" ему, как книголюбу,
не менее драгоценна, чем обещанный подарок. Но подарок-то он, кажется,
получил. Об этом мне однажды, Бориса уже не было в живых, рассказал наш