"Петр Проскурин. В час искушения" - читать интересную книгу автора

к разгоравшемуся огоньку. - какая жарища, а ему холодно... Чудак... Что
это... Бог мой..."
Он еще успел подтянуть к себе бумаги, оставленные хозяином на столе,
успел схватить другой рукой свой изящный, крокодиловой кожи, дипломатик и
слегка приподняться. Но в следующее мгновение, совершенно парализованный,
рухнул обратно, и закипавший в нем крик беззвучно оборвался. "Вот она, их
тайная и страшная власть, - еще успели промелькнуть у него в голове
короткие и рваные мысли. - Я, кажется, схожу с ума... Плата за
самонадеянность..."
И все дальнейшее он мог только видеть, осмысливать он уже ничего больше
не мог - мозг оцепенел. Огонь разгорелся необычайно быстро каким-то одним
беззвучным взрывом, и тотчас стала светиться, раскаляясь, каминная решетка.
Колдовской рисунок на ней пришел в бесконечное, затягивающее кротовое
движение. И сразу же пространство этого неодолимого движения раздвинулось,
и художник, до сих пор согбенный, с опущенными плечами, выпрямился, широко
раскинул руки, словно стремясь охватить всю свою бешено несущуюся в
вечность вселенную, и Корф вторично содрогнулся от неизъяснимого чувства
сладострастного ужаса. У него на глазах вершилось невероятное - вместо
глубокого и бессильного старика перед ним возник ослепительно юный,
смеющийся от неведомого счастья человек. И затем он растаял, исчез в
веселом и буйном пламени, и тогда Корф увидел, что горит уже весь дом, со
звоном трескаются и рассыпаются стекла, из всех дверей рвется огненный,
гудящий ветер. Корф хотел вскочить и бежать и по-прежнему не мог
шевельнуться. Теперь и ему самому было не страшно, - его все сильнее и
властнее охватывало теплое чувство возвращения к самому дорогому и
заветному в себе, давно забытому.
Старый дом, построенный еще в начале почти пролетевшего века, обрушился
во внутрь себя, и высоко в небо понесся столб огня и дыма.
Именно в этот момент, расталкивая сбежавшихся на пожар местных
обывателей, бестолково кричавших друг другу о вызове пожарных, о ведрах и
баграх и про всякую иную чепуху, о коей любит кричать, выказывая свою
природную смекалку и смелость, всякий русский человек на пожаре, осооенно
когда все уже сгорело и тушить больше нечего, и появился посланный
Батюниным в Москву на Арбат тот самый соседский Игорек с тяжелой, набитой
продуктами и бутылками хозяйственной сумкой. Вся жизнь, казалось,
сосредоточилась сейчас в его потрясенных глазах, устремленных на опадающее
пламя, дожиравшее остатки старого дома. Он выронил сумку из рук и
завороженно двинулся к пожарищу. Его окликнули раз и другой, затем, видя,
что он ничего не слышит, один из пожилых мужчин выскочил из толпы и,
подскочив к очумевшему мальчишке, схватил его за плечи и рванул назад.
- Стой! Спятил! Сгоришь, поросенок! Здесь уже ничем не поможешь!
- Да, - сказал Игорь, крупно вздрагивая. - Он ведь обо всем этом вчера
говорил... а я ничего не понял... Как же так... А я?
- Ты что? Думаешь, там... кто-то сгорел? Здесь, говорят, старый художник
жил... еще из тех застойных времен... говорят, совершенно неудачник... а? -
спросил мужчина, по-прежнему придерживая чересчур уж впечатлительного и
нервного паренька за плечи и легонько отталкивая его подольше от огня.
Ответа от своего невольного подопечного он не получил, но, встретив его
взгляд, отдернулруки и торопливо попятился. Его словно потянуло куда-то в
провальную глубь, и от предчувствия неумолимо близившегося обрыва