"Петр Проскурин. В старых ракитах (повесть)" - читать интересную книгу автора

похоронах, сорокапятилетний мужчина, он был здоров, любил хорошо
поработать, обильно и вкусно поесть, любил он и хорошую компанию - он еще
был в самом зените, но вот теперь при виде того, как мать деловито словно
что снимает с себя, какой-то шевельнувший всю его кровь ток проник и в
него, и для него открылись иная мысль и иное чувство, и он не знал, что
это такое, что-то, что он знал понаслышке, что-то, что пребывало в его
крови от сотен и тысяч ему предшествующих, - все это как бы выплеснулось в
один всплеск, в один свет, разом проникший в самые темные, никогда не
видевшие света уголки его души, и стало ему страшно от этого высветления,
и оттого, что он родился и живет, и оттого, что у него есть мать и что ему
придется умирать так же, как сейчас умирает она, в один миг он увидел
жизнь в совершенно новом повороте.
Он тяжело переступил с ноги на ногу, словно проверяя, присутствует ли
еще он в этом мире, в этом доме, где ярко горела электрическая лампочка
под желтым шелковым абажуром. Недоброкачественный паркет громко заскрипел,
и Василий напряженно взглянул на мать, но тотчас с облегчением перевел
дыхание, она по-прежнему ничего не замечала. Ему стало тесно и душно в
этой комнате, ему показалось, что он тоже никогда уже больше ничего не
увидит, кроме этих стен и низкого потрескавшегося кое-где потолка со
свисавшим с пего уютным абажуром. Раньше, до ухода в армию, в этой комнате
жил сын Иван, вон еще этажерка с книгами в углу, взгляд Василия
остановился на этажерке, и ему стало легче. Твердыми, грузными шагами он
подошел к матери и остановился у кровати прямо напротив ее лица, она его
по-прежнему не замечала и продолжала обираться.
- Мам, - позвал Василий, - я тебе чаю принес... давай помогу сесть...
По лицу Евдокии было видно, что она услышала, в глазах у нее проступило
усилие понять, но исхудавшие, тонкие пальцы зашевелились еще беспокойнее.
- Мам, - опять позвал, с трудом сдерживаясь, Василий, - чего ты? Может,
врача вызвать?
Теперь глаза матери были устремлены прямо на него, Василий и до этого
знал, что она умирает, знал еще с тех пор, как она попросила забрать ее
несколько дней назад из больницы и он поговорил о матери наедине ,с
врачом, и опять это оказались слишком разные вещи. Одно дело было знать, и
другое-при виде маленького, высохшего лица матери с отсутствующими,
бесцветными глазами - почувствовать, что это перед ним действительно
смерть, опять какаято удушливая волна поднялась в нем, и даже веки
жалостливо задергались.
- Ты, Ванек? - спросила в это время мать. - Слава богу, унучек,
поспел... А я тебя все вижу, все вижу, вот стоишь перед душой-то, не
отходишь... Ну, думаю, помру и не увижу-то унучка... Ты ж гляди, Ванек, я
ж тебе говорила, девка-то это твоя озленная вроде, гляди. Со злой бабой
рядом - удавишься, гляди. Не дай бог со злой бабой-то бок о бок рядом,
жизни не увидишь. А у тебя-то душа уродилась ласковая, ты против злобы-то
не выдюжишь, Ванек...
Василий слушал, боясь шевельнуться, чтобы как-то не нарушить пугающего
и в то же время покоряющего своей открытостью материнского заблуждения,
она уже говорила с любимым внуком из-за последней черты, и самому ему,
Василию, уже не было ходу за эту черту. Евдокия, еще несколько порассуждав
о будущей жизни внука со злой женой, сама словно в один момент и вышагнула
из-за неведомого и пугающего рубежа обратно.