"Петр Проскурин. Тайга (повесть)" - читать интересную книгу автора

домой, а его нет как нет, и на столе лежит путаная записка, и в ней
сказано, что ему-де захотелось побродить по сопкам, ну, она
подумает-подумает и пойдет с подружками в клуб, а в поселке полно молодых
парней, голодных, как волки по весне. Долго ли перемигнуться да
столковаться да, заслышав тихий стукоток в окошко, встать и откинуть
крючок, а там разбирайся, как случилось, дело живое, горячее. Вот он тут
загорает возле костра, а там небось...
От такой невероятной, незаслуженной обиды Рогачев окончательно
разволновался и расхотел спать, решив утром же, затемно возвращаться
обратно, тем более что харчей оставалось ровно на шесть-семь дней, как раз
впритык дойти, довольно накручивать и взвинчивать себя, ну даже нашел бы
он эти миллионы, ну и что дальше? Куда бы он их дел? В банк не положишь,
детям (которых, кстати, пока тоже нет) не оставишь по отходной, можно
было, конечно, уехать с Таськой куда-нибудь к теплому морю и прокутить все
в два-три года, было бы что вспомнить, да ведь кто в Тулу со своим
самоваром ездит? Дурак дураком ты, Иван, герой без крылышек, больше ничего
по такому случаю и не скажешь. Государству этот твой подвиг тоже не нужен,
государство крутанет машинку, сколько хочешь миллионов отстучит, успевай
мешки подставлять. А те несчастные миллиончики вместе с самолетом и
одним-двумя бедолагами спишутся в графу убытка по случаю несчастья и
суровой северной местности, и дело с концом, точка.
И кончай бродить, каждый должен свое родимое дело знать, пахарь-ковыряй
себе землю, слесарь-возись с железом, а если ты лесоруб - у тебя в руках
тоже своя профессия, не хуже иных прочих. А пропавшие самолеты пусть ищут
те, кто к этому делу приставлены, а то, пока ты геройства ищешь,
собственную жену уведут, днем с огнем потом не вернешь.
Настроившись таким образом, обрадованный и освобожденный от сомнений,
Рогачев перед самым утром забылся коротким сном и еще затемно, точно от
толчка, проснулся, быстро, без суеты собрался, позавтракал слегка, лишь
только заглушил чуть-чуть чувство голода, чтобы легче было идти, и
отправился в обратный путь. Тело было легким, по-молодому подобранным, он
наметил себе путь напрямик и, пробежав километров пятнадцать под уклон,
остановился поправить лыжи и, внезапно охваченный каким-то предчувствием,
взял винтовку в руки. Это странное предчувствие опять хлынуло на него,
когда он уже собирался двинуться дальше, и он долго и напряженно
осматривался, затем пробежал немного назад, метров двести, и остановился
как вкопанный, точно его лыжня пересекала другой, чужой след, который он
при быстроте движения не заметил, по который все же каким-то образом
отложился в нем и заставил его вернуться. Чудеса, подумал Рогачев, больше
озадаченный, чем обрадованный, машинально отмечая про себя, что чужие лыжи
чуть уже его собственных и короче, и что человек, видно, сильно устал и
потому шел неровно, и что весил он немного и был небольшого роста.
Надо же угораздить, сказал Рогачев, озадаченный еще больше тем, что
неизвестный прошел недавно, ну, может, даже сегодня рано утром, и что шел
он в сторону совершенно безлюдную и дикую, к юго-западному побережью, где
лишь в периоды сельдяной путины можно было наткнуться на людей. Или он
спятил, подумал Рогачев, даже ведь до пустых бараков не дотянет, верст
шестьсот-семьсот с гаком придется отмахать. Рогачев находился в
двойственном состоянии: во-первых, ему хотелось проследить, откуда и
почему лыжня протянулась из безлюдных Медвежьих сопок и что там делал