"Франсин Проуз. Голубой ангел (университетский роман) " - читать интересную книгу автора

амбулаторию в четыре утра - из-за сердечных приступов, которые оказывались
острыми приступами невроза первокурсников. Или действительно пугающими, но
отнюдь не летальными последствиями алкогольных излишеств. У нее хватает
терпения на всех, разве что кроме самых мрачных ипохондриков, которые
держат ее за прислугу и возмущаются, почему она не имеет права выписывать
рецепты на антидепрессанты. Но и тогда она их выслушивает без раздражения.
Однако в этом семестре Шерри не дает спуску университетским спортсменам,
увиливающим от экзаменов, - к нюням, которые, ушибив мячом палец, требуют,
чтобы руку загипсовали по локоть. С такими она ведет себя не как мамочка, а
как сестра Рэтчет 3.
- Давай забьем на все это, а? - говорит Свенсон. - Поедем домой,
рухнем в койку.
- Боже мой, Тед! Какое домой? У нас же сегодня днем эта встреча, сам
знаешь.
Не знал он ничего. Или знал. Знал и забыл. Ну почему Шерри говорит так
раздраженно, словно он дитя, неразумное и безответственное? Могла бы быть
чуть терпимее к его легким провалам в памяти. Разве можно винить его, если
он забыл, что всех преподавателей и сотрудников пригласили (обязали прийти)
на собрание, где будет обсуждаться политика Юстона по отношению к
сексуальной агрессии.
Уже полгода в Юстоне с тревогой и волнением следят за скандалом,
разразившимся в Стейте, университете, где учится Руби: там прошлой весной
преподаватель на лекции по истории продемонстрировал учащимся слайд с
классической греческой статуей, обнаженной женщиной. В выражении своих
чувств он был краток. Произнес только "ням-ням". Это "ням-ням" ему ой как
аукнулось. Студенты обвинили его в демонстрации вожделения. Он сказал, что
это была примитивная, так сказать, нутряная реакция на произведение
искусства. И "ням-ням" касалось эстетики, а никак не гениталий. Тут они
заявили, что он ставит их в неловкое положение. С этим уже не поспоришь. Не
стоило ему употреблять слово "гениталии", тем более в оправдание. Вот его и
выгнали без выходного пособия, и он отстаивает свои права через суд.
Раздается робкий стук в дверь. Наверняка проблевавшееся дитя.
- Войдите, - говорит нараспев Шерри, и перед ними предстает Арлен
Шерли в белоснежной рубашке и брюках.
Арлен - коренная жительница Вермонта, пожилая вдова, чья хроническая
неуверенность в себе слышна даже в дребезжащем голосе, в любой момент
готовом перейти в плач. Порой позвонит Шерри с дежурства, и у них от ее
интонаций сердце замирает. Уж не помер ли кто?
- Господи, хорошо-то как на улице, - плачущим голосом возвещает
Арлен. - А подумаешь, что скоро все станет серым и унылым и впереди эта
бесконечная зима...
Собственно говоря, Свенсон и сам так думал, тащась по кампусу за
толпой экскурсантов, но слышать это от Арлен невыносимо.
- Так идите, Арлен, предавайтесь развлечениям! - говорит он. -
Наслаждайтесь, пока не поздно.
Шерри берет Арлен под руку, под пухлый локоток.
- Мы опаздываем на собрание, - говорит она. - Если я тебе понадоблюсь,
тут же звони. Безо всякого стеснения.
Шерри со Свенсоном идут на стоянку, к его пятилетнему "аккорду". Они
знают, что поездка через кампус приравнивается к экологическому