"Болеслав Прус. Кукла (Роман)" - читать интересную книгу автора

сдачу и проводили к дверям, отвешивая низкие поклоны. С минуту он постоял на
улице, бессмысленно уставясь на витрину, из-за которой Мрачевский посылал
ему нежные улыбки и пламенные взгляды. Наконец махнул рукой и пошел дальше,
думая, быть может, о том, что в другом магазине калоши без букв стоили бы
ему десять злотых.
Пан Игнаций обернулся к Лисецкому и покачал головою с видом, выражающим
удовольствие и восхищение. Мрачевский подметил краешком глаза это движение
и, подбежав к Лисецкому, проговорил громким шепотом:
- Ну посмотрите-ка, разве наш старик не похож в профиль на Наполеона
Третьего? Нос... усы... эспаньолка...
- Да, на Наполеона, когда ему докучали камни в печени, - отвечал
Лисецкий.
Пан Игнаций брезгливо сморщился, услышав эту остроту. Само собою,
Мрачевский около семи вечера был отпущен с работы, а несколько дней спустя
удостоился заметки в личной тетради Жецкого: "Был на "Гугенотах" в восьмом
ряду партера с некоей Матильдой... (???)"
Красавец блондин мог бы сказать себе в утешение, что в той же тетради
имелись заметки и о двух его сотоварищах, а также об инкассаторе,
рассыльных, даже о слуге Павле. Откуда черпал Жецкий столь подробные
сведения о жизни своих сослуживцев? Это был секрет, который он не открывал
никому.
Около часу дня пан Игнаций, сдав кассу Лисецкому, которому он, несмотря
на постоянные стычки, доверял больше других, удалялся в свою комнатушку,
чтобы съесть обед, принесенный из ресторана. Одновременно с ним уходил и
Клейн. В два часа оба они возвращались в магазин, а Лисецкий с Мрачевским
отправлялись обедать. В три часа все снова были в сборе.
В восемь часов вечера магазин закрывался. Приказчики расходились,
оставался один Жецкий. Он подсчитывал дневную выручку, проверял кассу,
составлял список дел на завтра и припоминал, выполнено ли все, что было
назначено на сегодня. За каждое упущение он расплачивался часами бессонницы
и мрачными думами о разорении магазина, о несомненном упадке наполеоновской
династии и о том, что все его жизненные чаяния оказывались попросту вздором.
"Ничего не выйдет! Нет нам спасения!" - вздыхал он, ворочаясь на своей
жесткой постели.
Если день выдавался удачный, пан Игнаций был в приятном расположении
духа. Тогда он перед сном перечитывал историю консульства и империи либо
газетные вырезки с описаниями итальянской кампании 1859 года, иногда же, что
случалось реже, вытаскивал из-под кровати гитару и играл марш Ракоци{19},
подпевая сомнительного тембра тенорком.
После этого ему снились широкие венгерские равнины, синие и белые линии
войск, затянутые клубами дыма... На следующий день он бывал мрачен и
жаловался на головную боль.
Самым приятным днем было для него воскресенье, ибо в этот день он
обдумывал и приводил в исполнение план устройства витрин на целую неделю.
По его понятиям, назначением витрины было не только показать, что
имеется в магазине, но и привлекать внимание прохожих - то последними
новинками моды, то живописным расположением предметов, то затейливой
выдумкой. В правом окне, отведенном для предметов роскоши, обычно помещалась
какая-нибудь бронзовая статуэтка, фарфоровая ваза, полный набор туалетных
безделушек, а вокруг располагались альбомы, подсвечники, кошельки и веера в