"Болеслав Прус. Грехи детства" - читать интересную книгу автора

лакал с другого.
Если мать была в духе, а Валек оказывался под рукой, ему перепадало
кое-что и с барского стола.
- На-ка, полакомься, - говорила судомойка, давая ему крошки от
пирожного, испачканную соусом тарелку, рыбью голову, необглоданное крылышко
или стакан с капелькой кофе на дне и остатками нерастаявшего сахара. А когда
он все высасывал из стакана или дочиста вылизывал тарелку, мать его
спрашивала:
- Ну что, вкусно?
Валек подбоченивался, как то делали батраки после обеда, глубоко
вздыхал и, сдвинув набекрень свою старую шляпу, отвечал:
- Ничего покушал, слава богу!.. Ну, пора на работу...
И, оставив мать, он уходил куда-то на добрых полдня.
Игры Валека всегда зависели от того, что делали взрослые. Во время
пахоты он доставал из-за водопойной колоды кнут, вытаскивал из плетня первый
попавшийся кол или отламывал корень у поваленного дерева и часами "пахал",
очень похоже раскачиваясь на месте и понукая волов.
Если ловили рыбу, он отыскивал среди мусора рваные сети и с неистощимым
терпением погружал их в воду. А то сядет на палку и едет поить у колодца
лошадей. Однажды, найдя возле овчарни старый лапоть из липового лыка, он
спустил его на воду: это была лодка, и он на ней катался - разумеется, в
воображении.
Словом, играл он отлично, но никогда не смеялся. На его детском лице
застыло выражение невозмутимой серьезности, сменявшейся только страхом.
Большие глаза его всегда смотрели с изумлением, как у людей, которые долгие
годы наблюдали нечто поразительное.
Валек умел ловко удирать из дому на целые дни, и батраки нимало не
удивлялись, найдя его утром в стогу или в лесу под деревом. Он умел также
часами неподвижно простаивать среди поля, словно серый столбик, и, разинув
рот, смотреть неведомо куда. Раз я подстерег его, когда он так стоял, и,
подойдя ближе, услышал, как он вздохнул. Не знаю сам почему, но меня
ужаснуло, что эта маленькая фигурка так вздыхает. Меня охватило негодование
- неизвестно против кого, и с этой минуты я полюбил Валека. Но, когда я
двинулся к нему немножко смелей, мальчик очнулся и убежал в кусты с
непостижимым проворством.
Тогда-то и зародилась у меня в голове странная мысль, что у бога,
который все время смотрит на такого ребенка, должно быть очень грустно на
душе. Я понял также, почему на образах он всегда серьезен и почему в костеле
нужно тихо разговаривать и ходить на цыпочках.
И вот благодаря этому-то неприметному человечку я перестал прятаться за
забором и решил идти в парк, предварительно сообщив Зосе, что теперь буду
играть с ней и с Лёней.
Сестра, как и следовало ожидать, пришла в восторг от моего предложения.
- Так будь в парке, - наставляла она меня, - когда мы обе отправимся на
прогулку. Поздоровайся с гувернанткой, - она всегда читает книжки в беседке,
- но долго не разговаривай с ней, потому что она не любит, когда ей мешают.
А потом увидишь, как нам будет весело!
В этот же день за обедом она шепнула мне с таинственным видом:
- Приходи в три часа; я уже сказала Лёне, что ты будешь. Когда мы
выйдем из дому, я кашляну...