"Болеслав Прус. Примирение" - читать интересную книгу автора

потом в анатомичку и клинику... Да, за сорок грошей можно основательно
поддержать равновесие в организме..."
Вдруг у него сверкнули глаза и на лице появился румянец. Во всем его
облике видна была решимость.
- Я починю брюки этого, этого за... сопляка!.. - воскликнул он. - А
завтра верну им сорок... копеек и скажу: у меня не было ни гроша, вот я и
укоротил штаны и взял монету. А сегодня получайте ее с процентами. Не стану
ведь я изводить себя, как-никак я еще на что-нибудь пригожусь.
Не слишком быстрым, но решительным шагом он подошел к своему сундуку,
достал катушку черных ниток и иголку, смахивавшую на копье... Потом наточил
на оселке перочинный ножик и, вернувшись в первую комнату, швырнул
пепельно-серые брюки на стол, растянул, отмерил... Запер входную дверь,
выбрал тонкую книжку в крепком переплете, приложил ее к штанине в качестве
линейки и раз... раз ножичком. После первого прикосновения ножа на сукне
образовалась черточка, после второго - углубление, после пятого и шестого
кусок штанины отделился. То же самое он проделал со второй штаниной:
отмерил, приложил книжку и раз... раз! острым ножичком. Снова отлетел кусок
штанины; брюки были укорочены.
Теперь Громадзкий продел двойную нитку в свою гигантскую иглу, сделал
узелок, отступил в глубь комнаты, чтобы его не видели соседи из
противоположного флигеля, и начал загибать и подшивать укороченные штанины.
Он делал это так быстро и точно, что сам профессор Косинский вынужден был бы
признать его талант хирурга.
Громадзкий шил и думал:
"Два фунта хлеба... сальцесон и ливерная колбаса... Как раз и составит
сто двадцать граммов белков, шестьдесят граммов жиров и четыреста углеводов.
А завтра верну сорок копеек и отправлюсь к Врубелю на обед с кофе и пивом.
Кружка пива, нет... две кружки!.. Мне ведь это причитается..."
За час он кончил подшивать штанины. Затем отпорол резинки, снова с
помощью книжки и ножика вырезал клин в поясе и снова шил со скоростью
курьерского поезда и точностью счетной машины. Никакой Нелатон, никакой
Амбруаз Паре, отец современной хирургии, не сделал бы такой удачной
операции.
Вдруг, когда он пришивал уже вторую резинку, постучали в дверь. У
Громадзкого кровь застыла в жилах. Он машинально втолкнул иглу в мундир,
пепельно-серые брюки кинул на кровать Квецинского и, побелев как мел,
выбежал в переднюю.
Стучала дворничиха.
- Чего вам надо? - нетерпеливо спросил Громадзкий.
- Господа приказали мне прийти... Может, самовар поставить?
- Не надо.
- Так, может, подмести, теперь у меня время есть...
- Я скоро уйду, тогда подметете.
- А может, что зашить? - злорадно спросила дворничиха, глядя на иголку,
воткнутую в мундир Громадзкого.
Ее всегда злило то, что такой ученый барин все сам себе чинит, вместо
того чтобы дать заработать честной женщине, обремененной мужем и детьми.
- Благодарю вас!.. - ответил он и захлопнул дверь перед самым носом
заботливой женщины.
Она ушла, ворча, как медведица, у которой потревожили малышей.