"Болеслав Прус. Примирение" - читать интересную книгу автора

III

В середине сентября, в воскресное утро, часов в одиннадцать, в квартире
находились три молодых человека.
В бледно-голубой комнате, обстановку которой составляли две кровати -
одна железная, другая деревянная, - желтый шкафчик и несколько полок с
книгами, у открытого окна за столиком сидел Громадзкий. Он был тщательно
одет, даже мундир застегнул на все пуговки, что немного стесняло его в
плечах - и писал. Вернее переписывал мелким каллиграфическим почерком
какую-то рукопись, неаккуратно сшитую, неразборчивую и вдобавок сильно
исчерканную.
Собственно говоря, он не только писал, но, кроме того, пил холодный
чай, в котором густо плавали чаинки, курил папиросу и время от времени
откусывал кусок хлеба, обладавший, видимо, всеми диэтическими достоинствами,
кроме свежести.
Иногда Громадзкий бросал перо и потягивался, как человек, которому
надоело его занятие. Но он тотчас смотрел на порядковый номер страницы,
переворачивал несколько листков веленевой тетради, словно советуясь с ними,
встряхивался, должно быть для того, чтобы отогнать скуку, и продолжал
писать. Вообще он производил впечатление работника, который не увлечен своим
делом, но хочет его выполнить в срок.
По временам он поднимал голову и смотрел на стену противоположного
флигеля. Тогда ему казалось будто между окнами висит очень длинный список
дешевых и горячих блюд, он читает и обдумывает: какие из них самые дешевые,
самые сытные и горячие? Потом он улыбался при мысли, что именно сегодня,
закончив переписку двадцать пятого листа, в награду за свой труд пойдет к
Врубелю, выберет несколько дешевых, жирных и горячих блюд, выпьет кружку
пива, а кстати задаром поест много хлеба.
Он даже сочинил афоризм: "Если ты вчера не ел горячей пищи, а сегодня
заработал полтора рубля, то имеешь право истратить на себя полтинник".
Афоризм ему нравился, хотя при мысли о таком крупном расходе по спине
пробегали мурашки.
- И все-таки я кутну... - пробормотал он.
Вдруг он очнулся и сквозь открытую дверь заглянул в первую комнату,
словно опасаясь, как бы товарищи не проникли в его разнузданные планы.
Но товарищи им не интересовались. Квецинский, вполне одетый, только без
манжет и мундира, лежал на кровати, подсунув руки под голову, и то левой, то
правой ногой старался дотянуться до шкафа, отстоявшего от кровати на
расстоянии полуметра. А Леськевич, надев галстук и старый пиджак (нижняя
часть его тела еще красовалась в полотняном неглиже), сидел в лилово-красном
кресле, чье прошлое, видимо, было весьма бурным. В правой руке Леськевич
держал трубку, а левой небрежно опирался на большой стол, где стыл самовар,
валялись хлебные крошки и две шкурки от сосисок.
- Что это ты выделываешь ногами? - заговорил Леськевич, с горестным
состраданием глядя на гимнастические упражнения Квецинского.
- Гадаю: идти или не идти к Теклюне? - ответил Квецинский.
- Если ты решил, что не пойдешь, не ходи.
- В таком случае она может прийти...
- Вот тебе раз, - отозвался из второй комнаты Громадзкий, на которого,