"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

Жильберты, когда они были подружками по курсам, этой склонности. Жильберта
не могла дать мне таких сведений. Впрочем, все это уже давно перестало
вызывать во мне интерес. Но я механически продолжал осведомляться, подобно
старику, потерявшему память, ждущему весточки от мертвого сына.
Любопытно (и в этом я не могу разобраться), что к тому времени все,
кого любила Альбертина, женщины, которые могли заставить ее сделать все, что
они хотели, просили, - стали добиваться, можно даже сказать - вымогать, если
не дружбы, то каких-либо отношений со мной. Теперь не пришлось бы посылать
деньги г-же Бонтан, чтобы она вернула мне Альбертину. Эта странная и
бесполезная перемена сильно печалила меня, - не из-за Альбертины, которую я
встретил бы без радости, вернись она теперь уже не из Турена, но с того
света, но из-за девушки, которую я любил и которую мне никак не удавалось
увидеть. Я думал, что если она умрет, если я разлюблю ее, все, кто мог бы
меня к ней приблизить, падут к моим ногам. Пока же я напрасно пытался влиять
на них, меня не излечил опыт, которому пора бы меня наставить (если он
вообще хоть кого-нибудь учит), что любовь - это та самая дурная судьба из
сказок, и тут ничего не поделаешь, пока волшебство не прекратится.
"Есть тут у меня одна книга, там рассказывается о чем-то подобном, -
сказала Жильберта. - Это старина Бальзак, Златоокая девушка - я в нем
копаюсь, чтобы дорасти до дядьев. Но это бессмыслица, это непредставимо, это
просто кошмар! Впрочем, женщина, пожалуй, может оказаться под таким надзором
у другой женщины, но никогда у мужчины". - "Вы ошибаетесь, я слышал об одной
девушке, которую человеку, влюбленному в нее, удалось в буквальном смысле
этого слова заточить: она ни с кем не встречалась и выходила из дому только
с преданными слугами...". - "О, это, наверное, внушает вам ужас, вы ведь так
добры. Мы как раз говорили с Робером, что вам необходимо жениться. Жена
вылечила бы вас, а вы принесли бы ей счастье". - "Нет, у меня невыносимый
характер". - "Какой вздор!" - "Правда. Впрочем, я был обручен, но я не
решился на брак с ней (и она отказалась от этого сама) из-за моего
характера, и придирчивого, и нерешительного". Так, в этой упрощенной форме,
я теперь расценивал свой роман с Альбертиной, глядя на него уже только со
стороны.
Поднимаясь к себе наверх, я с грустью думал, что мне так и не удалось
выбраться к комбрейской церкви, - она, казалось, ждала меня в зеленной гуще
за окном, залитая фиолетом. Я говорил себе: "Да ладно уж, как-нибудь в
другой раз, если к этому времени я не умру", - не видя других помех, кроме
собственной смерти, и не представляя гибели церкви, которая, думалось мне,
простоит столько же лет после моей кончины, сколько стояла до моего
рождения.
Но однажды я все-таки заговорил с Жильбертой об Альбертине и спросил,
любила ли та женщин. "Да нет...". - "Но вы ведь как-то говорили, что она
была дурного тона". - "Я так говорила? Вы ослышались, наверное. Во всяком
случае, даже если я и говорила что-то такое, то вы все напутали, я
рассказывала об интрижках с юношами. Но в том возрасте, вероятно, это далеко
не заходило". - Может быть, Жильберта сказала так, чтобы скрыть, что и сама
она, если верить словам Альбертины, любила женщин и даже приставала к
Альбертине с двусмысленными разговорами? Или же (ибо зачастую другие люди
лучше осведомлены о нашей жизни, чем мы полагаем) она знала, что я любил,
что я ревновал Альбертину (другие могут знать больше, чем мы допускаем, и
ошибаться, слишком далеко заходя со своими догадками и производя излишне