"Марсель Пруст. Обретенное время" - читать интересную книгу автора

исключая другую - это вторая ошибка. Два разных человека могут сказать нам:
"Любовница такого-то, я ее знаю", - и, хотя они приведут два разных имени,
ни один из них не допустит ошибки. Женщина, которую мы любим, редко
справляется с нашими потребностями, и мы ее обманываем с другой, которую не
любим. А что касается рода любви, унаследованного Робером от г-на де Шарлю,
муж, питающий такую наклонность, как правило, приносит счастье жене. Это
общее правило, но и здесь Германты составляли исключение, ибо те, у кого эта
наклонность была, пытались показать, что, напротив, она у них к женскому
полу. Они выставлялись напоказ с женой того или иного и приводили в отчаяние
собственную. Курвуазье поступали более мудро. Юный виконт де Курвуазье
думал, что он единственный человек на земле от сотворения мира, который
испытывает влечение к представителям своего пола. Полагая, что это
пристрастие внушено ему дьяволом, он боролся с ним, сочетался браком с
очаровательной девушкой, делал ей детей. Затем один из кузенов просветил
его, что эта слабость довольно распространена, и был так добр, что отвел в
те места, где ее удовлетворяли. Г-н де Курвуазье еще сильнее полюбил жену,
удвоил чадородное прилежание, и их ставили в пример как лучшую пару Парижа.
Чего, правда, нельзя было сказать о Сен-Лу, потому что Робер, вместо того,
чтобы довольствоваться гомосексуализмом, изводил жену ревностью, безрадостно
содержа любовниц.
Возможно, необычайно смуглый Морель был нужен Сен-Лу, как сумрак -
солнечному лучу. Как-то с легкостью представлялся, в этой древней семье,
золоченый умный и обаятельный блондин, таящий в глубинах души тайное
пристрастие к неграм, неведомое свету.
Впрочем, Робер никогда не позволял распространяться о предпочитаемом им
роде любви. Стоило об этом обмолвиться, и он перебивал: "Ну, я не знаю, - с
таким глубоким равнодушием, что ронял монокль, - мне это и в голову не
приходило. Если тебе нужны сведения об этом, милейший, то я советую тебе
обратиться по другому адресу. Что до меня, то я солдат, и все тут. Вот уж
насколько мне все это безразлично, настолько я охвачен страстью к Балканской
войне. Когда-то тебя это заинтересовало - "этимология" сражений. Я тогда
говорил, что одни и те же типические битвы повторяются в совершенно отличных
условиях, - взять хотя бы замечательный опыт флангового окружения в битве
при Ульме. Ну так вот, несмотря на своеобразие этих балканских сражений,
битва при Люлебургазе[10] полностью повторяет Ульм и является тем же
фланговым окружением. Вот об этом со мной можно говорить. А в предметах, о
которых ты рассказываешь, я разбираюсь не лучше, чем в санскрите".
В отличие от Робера, столь равнодушного ко всем этим материям,
Жильберта живо ими интересовалась, и по его отъезде охотно распространялась
на эту тему. Разумеется, не упоминая мужа, потому что она не знала всего -
или притворялась, что не знает. Но раз уж подобные истории были приложимы к
другим, она их частенько затрагивала, либо находя в этом косвенное
оправдание Роберу, либо потому, что последний, раздираемый, как его дядя,
между молчанием и потребностью изливать душу, сплетничать, мог хорошенько
ввести ее в курс дела. Помимо прочих, не был пощажен и барон де Шарлю;
безусловно, это объяснялось тем, что Робер, не упоминая о Чарли в беседах с
Жильбертой, все-таки не мог сдержаться и повторял его слова в том или ином
виде, - а последний преследовал былого благодетеля ненавистью. Слабость
Жильберты к этим беседам позволила мне спросить у нее, не было ли, в
некотором параллельном роде, у Альбертины, чье имя я впервые услышал от