"Марсель Пруст. Комбре" - читать интересную книгу автора

из них от другой не больше, чем мы, видя бегущую лошадь, осознаем каждое ее
новое положение, которое показывает нам кинетоскоп[5]. Но передо мной
успевали промелькнуть одна за другой комнаты, которые я сменил за всю жизнь,
и в конце концов я, надолго уходя в мечту, сменявшую сон, вспоминал их все:
зимние комнаты, где, пока спишь, прячешь голову в гнездо, свитое из самых
разношерстных вещей: угла подушки, краешка одеяла, конца шали, ребра кровати
и номера "Деба роз"[6], которые в конце концов слепляешь вместе, приминая их
до бесконечности, по примеру птиц; где в холодное время года наслаждаешься
тем, что чувствуешь себя укрытым от внешнего мира (как морская
ласточка-крачка, у которой гнездо глубоко в ямке, в теплой почве), и, если в
камине на всю ночь разведен огонь, спишь в огромной шубе теплого дымного
воздуха, пронизанного отблесками вспыхивающих головешек, словно в
неосязаемом алькове, в теплой пещере, вырытой прямо в комнате, в жаркой
зоне, колышущейся внутри границы тепла, овеваемой дуновениями, освежающими
нам лицо, которые тянутся из углов, из областей, близких к окну или далеких
от очага и успевших остыть; летние комнаты, где так наслаждаешься слиянием с
теплой ночью, где лунный свет, накатывая на приоткрытые ставни, бросает свою
колдовскую лестницу через всю комнату до самого изножья кровати, где спишь
почти как под открытым небом, словно синица, покачивающаяся под ветерком на
самом конце солнечного луча; иногда спальня в стиле Людовика XVI, такая
веселая, что даже в первый вечер чувствуешь себя в ней не совсем уже
несчастным, и колонки, легко держа балдахин, так грациозно расступились,
являя и храня место, где прячется постель; то, наоборот, маленькая спаленка
с высочайшим потолком, вырытая в форме пирамиды в толще двух этажей и частью
обшитая красным деревом, где с первой секунды душу мою отравлял незнакомый
запах лимонной травы, угнетали враждебность фиолетовых занавесок и дерзкое
равнодушие стенных часов, что стрекотали в вышине, словно меня здесь не
было; где четырехугольное стоячее зеркало, странное и безжалостное,
загораживая наискось угол комнаты, нагло врезалось в нежный простор моего
обычного поля зрения, приучая к непредвиденному расположенью вещей; где
мысль моя, часами пытаясь раствориться, растянуться в вышину, принять в
точности ту же форму, что и комната, и наполнить собой доверху ее гигантскую
воронку, промаялась немало суровых ночей, когда я лежал вытянувшись в
постели, и глаза мои устремлялись ввысь, слух тревожно напрягался, ноздри
раздувались, сердце стучало, пока привычка не переменит цвет занавесок, не
заставит часы смолкнуть, не призовет к жалости уклончивое жестокое зеркало,
не заглушит или даже не изгонит совсем запах лимонной травы и, главное, не
уменьшит очевидную высоту потолка. Привычка! Ловкая, но такая неторопливая
распорядительница, поначалу она неделями обрекает наш разум на муки
временного существованья, но он и тому рад, потому что, не будь привычки и
доведись ему обходиться собственными силами, он был бы бессилен предоставить
нам квартиру, пригодную для жилья.
Разумеется, теперь я уже чувствовал себя совершенно проснувшимся, тело
уже совершило последний оборот и добрый ангел уверенности успевал остановить
вокруг меня движение, уложить меня под одеяло в моей спальне и
приблизительно расположить по местам в темноте комод, письменный стол,
камин, окно на улицу и две двери. Но пускай я знал, что я не в одном из тех
домов, на которые мимолетно, но ясно указала или по крайней мере намекнула
мне спросонок моя неосведомленность, памяти моей уже был дан толчок; обычно
я не стремился тут же заснуть снова; большую часть ночи я проводил,