"Николай Псурцев. Голодные призраки" - читать интересную книгу автора

желания остаться: "Бл..ь, на х..., мать его, на х..., мудила, и ты мудила, и
он мудила, и все мудилы, и тачка мудила, на х.,. е... ее мать, бл..ь,..".
Снизу их лица казались плоскими, нечеловеческими, а потому совсем
нестрашными и даже добрыми, раз не человеческими. Один носил усы, а другой
желтое пятно возле ширинки. Усатый пнул меня ногой, приличными словами
выдавая свое неприкрытое сексуальное ко мне желание. Я, естественно,
зашевелился (потому что было больно), но опять промолчал, только моргнул,
громко и тяжело, и кряхтя про себя, попытался сесть. Сел, красавец! Значит,
и вправду невредим, хотя и жив. Милиционеры отшатнулись, но не убежали и
даже повеселели. Они-то с перепугу и с перепою решили, видать, что угрохали
меня, уже парашу загаженную видели и хмурые намордники на тюремном окне, а я
вот сюрприз им в пасмурный день, жив, мол, и не мертв. Вот радость-то, вот.
Но я тогда, признаться, думал не о милиционерах, а только о том, чтобы
встать, и больше ни о чем. Встал. Посмотрел, когда встал, на свои ноги
сверху вниз (а иначе никак не посмотришь - голова-то вверху, выше чем ноги,
так мне казалось, тогда во всяком случае, и в общем-то в конце концов так
оно и оказалось на самом деле), ног было две, и они были одинаковой длины и
ни в каких местах не подломанные, не перекошенные, стройные и
привлекательные. Посмотрел после своих ног на ноги сапогастых, и нестройными
и непривлекательными они мне увиделись, хоть и не переломанными и не
перекошенными были, поднял тогда к лицам их я глаза - переломанными и
перекошенными они мне показались, хоть и не привлекательными - бледными и
потными и до отвращения простецкими: "Мать твою, сука, мать твою, на х..,
мать твою, ты чего, козел, мать твою, да мы тебя, мать твою" ну и так далее.
Я пожал плечами и извинился. Надо было ведь что-то говорить, виноват, мол,
виноват, мол, виноват, мол, виноват, виноват, виноват, виноват, виноват,
виноват, виноват, за что извиняюсь и покорнейше склоняюсь и умолительно
прошу, будьте великодушны, а то пойду в ближайшую ментовку и напишу
заявление, что вы на меня, мать вашу, суки, на хрен козлы обоссанные, на
меня, невинно идущего, бл..ь на х.., наехали, педерасты е... Ну и так далее.
Я умею так изъясняться, с войны еще умею, да и до войны тоже умел, я
способный. Милиционерики остолбенели, конечно, разом и глаз от меня отвести
не смогли, будто влюбились в меня всерьез и надолго. А я стою, большой и
жалкий, и в лица им просительно заглядываю, тихий такой и ясный. Но старлей
не промах оказался, не перебрал положенных на решение секунд, сбросил
оцепенение, ощерился гнилозубо и, глядя мне в ноздри, процедил с притаенным
злорадством: "Глянь-ка, Вася, а он по приметам на убийцу малолеток
смахивает, глянь-ка, глянь-ка, точь-в-точь нарисован как во вчерашней
ориентировке". И не договорил еще, а уже из кармана нелюбимый мной "макаров"
выхватил, резко руку вытянул, ствол пистолета в щеку мне вдавил, заорал, как
теперь инструкторы по задержанию учат: "Руки на машину, мать твою, голову
ниже, голову ниже! - и рукояткой мне пониже затылка. - Ноги расставь шире,
шире". - И снова рукояткой мне по шее. Умеет, гаденыш. Я оценил. А когда
старлей третий раз мне рукояткой "Макарова" по шее треснул, тут я и
вспомнил, где я был и что делал; и вчера где был и позавчера и вообще все
вспомнил, что мог вспомнить, и что у меня пакетик марихуаны лежит в
потаенном кармашке куртки, тоже вспомнил, и что статью два два четыре УК РФ
пока еще не отменили, тоже вспомнил, и что этого всего мне только не
хватало, тоже вспомнил. И спросил себя одновременно и параллельно с
воспоминаниями, а чего мне вообще хватало? И стал перечислять в уме - жратвы