"А.С.Пушкин. Арап Петра Великого (Полное собрание сочинений)" - читать интересную книгу автора

швед, в синем поношенном мундире. Стол, уставленный множеством блюд, был
окружен суетливой и многочисленной челядью, между которою отличался
дворецкой строгим взором, толстым брюхом и величавой неподвижностию. -
Первые минуты обеда посвящены были единственно на внимание к произведениям
старинной нашей кухни, звон тарелок и деятельных ложек возмущал один общее
безмолвие. Наконец, хозяин, видя, что время занять гостей приятною беседою,
оборотился и спросил: "А где же Екимовна? Позвать ее сюда". Несколько слуг
бросились было в разные стороны, но в ту же минуту старая женщина,
набеленная и нарумяненая, убранная цветами и мишурою, в штофном робронде, с
открытой шеей и грудью, вошла припевая и подплясывая. Ее появление
произвело общее удовольствие.
- Здравствуй, Екимовна, - сказал к.нязь Лыков: - каково поживаешь?
- По добру, по здорову, кум: поючи да пляшучи, женишков поджидаючи.
- Где ты была, дура? - спросил хозяин.
- Наряжалась, кум, для дорогих гостей, для божия праздника, по царскому
наказу, по боярскому приказу, на смех всему миру, по немецкому маниру.
При сих словах поднялся громкий хохот, и дура стала на свое место, за
стулом хозяина.
- А дура-то врет, врет, да и правду соврет, - сказала Татьяна
Афанасьевна, старшая сестра хозяина, сердечно им уважаемая. - Подлинно,
нынешние наряды на смех всему миру. Коли уж и вы, батюшки, обрили себе
бороду и надели кургузый кафтан, так про женское трепье толковать, конечно,
нечего: а право, жаль сарафана, девичьей ленты и повойника. Ведь посмотреть
на нынешних красавиц, и смех и жалость: волоски-то взбиты, что войлок,
насалены, засыпаны французской мукою, животик перетянут так, что еле не
перервется, исподницы напялены на обручи: в колымагу садятся бочком; в
двери входят - нагибаются. Ни стать, ни сесть, ни дух перевести - сущие
мученицы, мои голубушки.
- Ох, матушка Татьяна Афанасьевна, - сказал Кирила Петрович Т., бывший в
Рязане воевода, где нажил себе 3000 душ и молодую жену, то и другое с
грехом пополам. - По мне жена как хочешь одевайся: хоть кутафьей, хоть
болдыханом; только б не каждый месяц заказывала себе новые платья, а
прежние бросала нов шенькие. Бывало, внучке в приданое доставался бабушкин
сарафан, а нынешние робронды - поглядишь - сегодня на барыне, а завтра на
холопке. Что делать? разорение русскому дворянству! беда, да и только. -
При сих словах он со вздохом посмотрел на свою Марью Ильиничну, которой,
казалось, вовсе не нравились ни похвалы старине, ни порицания новейших
обычаев. Проччие красавицы разделяли ее неудовольствие, но молчали, ибо
скромность почиталась тогда необходимой принадлежностию молодой женщины.
- А кто виноват, - сказал Гаврила Афанасьевич, напеня кружку кислых щей.
- Не мы ли сами? Молоденькие бабы дурачатся; а мы им потакаем.
- А что нам делать, коли не наша воля? - возразил Кирила Петрович. - Иной
бы рад был запереть жену в тереме, а ее с барабанным боем требуют на
ассамблею; муж за плетку, а жена за наряды.- Ох, уж эти ассамблеи! наказал
нас ими господь за прегрешения наши.
Марья Ильинична сидела как на иголках; язык у нее так и свербел; наконец
она не вытерпела и, обратясь к мужу, спросила его с кисленькой улыбкою, что
находит он дурного в ассамблеях?
- А то в них дурно, - отвечал разгоряченный супруг, - что с тех пор, как
они завелись, мужья не сладят с женами. Жены позабыли слово апостольское: