"А.С. Пушкин. Станционный смотритель (Полное собрание сочинений)" - читать интересную книгу автора

Правду ли говорил немец, или только желал похвастаться дальновидностию, но
он ни мало тем не утешил бедного больного. Едва оправясь от болезни,
смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца, и не сказав
никому ни слова о своем намерении, пешком отправился за своею дочерью. Из
подорожной знал он, что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург.
Ямщик, который вез его, сказывал, что всю дорогу Дуня плакала, хотя,
казалось, ехала по своей охоте. "Авось" думал смотритель, "ёприведу я домой
заблудшую овечку мою". С этой мыслию прибыл он в Петербург, остановился в
Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого
сослуживца, и начал свои поиски. Вскоре узнал он, что ротмистр Минский в
Петербурге и живет в демутовом трактире. Смотритель решился к нему явиться.
Рано утром пришел он в его переднюю, и просил доложить его
высокоблагородию, что старый солдат просит с ним увидеться. Военный лакей,
чистя сапог на колодке объявил, что барин почивает, и что прежде
одиннадцати часов не принимает никого. Смотритель ушел и возвратился в
назначенное время. Минский вышел сам к нему в халате, в красной скуфье.
"Что, брат, тебе надобно?" спросил он его. Сердце старика закипело, сл°зы
навернулись на глазах, и он дрожащим голосом произнес только: "Ваше
высокоблагородие!.. сделайте такую божескую милость!.." Минский взглянул на
него быстро, вспыхнул, взял его за руку, повел в кабинет и запер за собою
дверь. "Ваше высокоблагородие!" продолжал старик, "что с возу упало, то
пропало; отдайте мне, по крайней мере, бедную мою Дуню. Ведь вы натешились
ею; не погубите ж ее по напрасну". - "Что сделано, того не воротишь",
сказал молодой человек в крайнем замешательстве; "ёвиноват перед тобою, и
рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она
будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня любит; она
отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она - вы не забудете того,
что случилось". Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь, и
смотритель, сам не помня как, очутился на улице.
Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего рукава
сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти и десятирублевых
смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах его, слезы
негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их на земь, притоптал
каблуком, и пошел... Отошед несколько шагов, он остановился, подумал... и
воротился... но ассигнаций уже не было. Хорошо одетый молодой человек,
увидя его, подбежал к извозчику, сел поспешно и закричал: "пошел!.."
Смотритель за ним не погнался. Он решился отправиться домой на свою
станцию, но прежде хотел хоть раз еще увидеть бедную свою Дуню. Для сего,
дни через два, воротился он к Минскому; но военный лакей сказал ему сурово,
что барин никого не принимает, грудью вытеснил его из передней, и хлопнул
двери ему под нос. Смотритель постоял, постоял - да и пошел.
В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у Всех
Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и смотритель узнал
Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным домом, у самого подъезда, и
гусар вбежал на крыльцо. Счастливая мысль мелькнула в голове смотрителя. Он
воротился, и поровнявшись с кучером: "Чья, брат, лошадь?" спросил он, "не
Минского ли?" - "Точно так", отвечал кучер, "а что тебе?" - "Да вот что:
барин твой приказал мне отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где
Дуня-то его живет". - "Да вот здесь, во втором этаже. Опоздал ты, брат, с
твоей запиской; теперь уж он сам у нее". - "Нужды нет", возразил смотритель