"А.С. Пушкин. Станционный смотритель (Полное собрание сочинений)" - читать интересную книгу автора

памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, голова разболелась, не
возможно было ехать... Как быть! смотритель уступил ему свою кровать, и
положено было, если больному не будет легче, на другой день утром послать в
С*** за лекарем.
На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город за
лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченным уксусом, и села с
своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил почти
ни слова, однако ж выпил две чашки кофе, и охая заказал себе обед. Дуня от
него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею
заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы, и всякий раз, возвращая
кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. К
обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним
по-немецки, и по-русски объявил, что ему нужно одно спокойствие, и что дни
через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать
пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с
большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг
другом.
Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без
умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни, разговаривал
с проезжими, вписывал их подорожные в почтовую книгу, и так полюбился
доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным
своим постояльцем. День был воскресный; Дуня собиралась к обедни. Гусару
подали кибитку. Он простился с смотрителем, щедро наградив его за постой и
угощение; простился и с Дунею и вызвался довезти ее до церкви, которая
находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении... "Чего же ты
боишься?" сказал ей отец; "ведь его высокоблагородие не волк и тебя не
съест: прокатись-ка до церкви". Дуня села в кибитку подле гусара, слуга
вскочил на облучок, ямщик свистнул и лошади поскакали.
Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей
Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было
с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, ныть, и
беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел, и пошел сам к
обедни. Подходя к церкви, увидел он, что народ уже расходился, но Дуни не
было ни в ограде, ни на паперти. Он поспешно вошел в церковь; священник
выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две старушки молились еще в углу; но
Дуни в церкве не было. Бедный отец на силу решился спросить у дьячка, была
ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни
жив, ни мертв. Одна оставалась ему надежда: Дуня по ветрености молодых лет
вздумала, может быть, прокатиться до следующей станции, где жила ее
крестная мать. В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на
которой он отпустил ее. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он
один и хмелен, с убийственным известием: "Дуня с той станции отправилась
далее с гусаром".
Старик не снес своего несчастья; он тут же слег в ту самую постель, где
накануне лежал молодой обманщик. Теперь смотритель, соображая все
обстоятельства, догадывался, что болезнь была притворная. Бедняк занемог
сильной горячкою; его свезли в С*** и на его место определили на время
другого. Тот же лекарь, который приезжал к гусару, лечил и его. Он уверил
смотрителя, что молодой человек был совсем здоров, и что тогда еще
догадывался он о его злобном намерении, но молчал, опасаясь его нагайки.