"А.С. Пушкин. Станционный смотритель (Полное собрание сочинений)" - читать интересную книгу автора

те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли,
что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже
сменен; вероятно Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также
мелькнула в уме моем, и я приближался к станции *** с печальным
предчувствием.
Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал
картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на
прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и вс° кругом показывало
ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил
его; он привстал... Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел!
Покаместь собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину,
на глубокие морщины давно небритого лица, на сгорбленную спину - и не мог
надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в
хилого старика. "Узнал ли ты меня?" спросил я его; "мы с тобою старые
знакомые". - "Может статься", отвечал он угрюмо; "здесь дорога большая;
много проезжих у меня перебывало". - "Здорова ли твоя Дуня?" продолжал я.
Старик нахмурился. "А бог ее знает", отвечал он. - "Так видно она замужем?"
сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал
пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить
чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш
разрешит язык моего старого знакомца.
Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана. Я заметил, что
ром прояснил его угрюмость. На втором стакане сделался он разговорчив;
вспомнил или показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него
повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула.
"Так вы знали мою Дуню?" начал он. "Кто же и не знал ее? Ах, Дуня, Дуня!
Что за девка то была! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не
осудит. Барыни дарили ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие
нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле
только, чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало барин, какой бы сердитый ни
был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает. Поверите ль,
сударь: курьеры, фельд-егеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом
держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А я-то, старый
дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль
не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье? Да нет, от беды не
отбожишься; что суждено, тому не миновать". Тут он стал подробно
рассказывать мне свое горе. - Три года тому назад, однажды, в зимний вечер,
когда смотритель разлиневывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила
себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной
шинеле, окутанный шалью, вошел в комнату, ётребуя лошадей. Лошади все были
в разгоне. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку;
но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково
обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь
покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое действие. Гнев
проезжего прошел; он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв
мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился
молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился у смотрителя,
начал весело разговаривать с ним и с его дочерью. Подали ужинать. Между тем
лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, не кормя, запрягали их в
кибитку проезжего; но возвратясь, нашел он молодого человека почти без