"Вольфганг Ганс Путлиц. По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата) " - читать интересную книгу автора

сиротой, родом из Берлина. Поскольку супруги Лембке не имели детей, они
взяли себе Мету в качестве работницы. Она была прилежной и очень быстро
привыкла к работе в сельском хозяйстве. Однако, хотя Мета попала в Лааске
еще девочкой, она не сумела хорошо освоить наш диалект, говорила на каком-то
полуберлинском жаргоне, и никак не могла сойти за коренную жительницу.
Однако это было не самое главное. Дело в том, что в ней сразу можно было
узнать жительницу большого города. На работе ей страшно не везло. Она не
научилась ни доить коров, ни кормить свиней. Куры, которых держали Лембке,
выглядели жалко: прясть и ткать она вообще не умела. По мнению отца, она
была слишком легкомысленной, для того чтобы стать приемлемой женой для
батрака Генриха Бузе. Если Генрих хочет жениться только на ней, считал отец,
он это может сделать, однако в Лааске он не получит места. [30] Семья Бузе
относилась к числу старожилов и была связана родственными узами почти со
всей деревней. Представлялось немыслимым, что Генрих может обосноваться
где-либо в другом месте. Все уговаривали его не уходить из Лааске из-за этой
девчонки. Имеются же в Лааске другие приятные девушки. Отец бросил фразу:
- Что ты думаешь, например, об Анне?
Так Анна Кнаак стала Анной Бузе.
Так складывались судьбы всех Анн и всех Элли, всех Генрихов и всех Отто
в Лааске. Так хотел поступить отец и со мной. Но нет, я должен был всеми
средствами помешать этому. При всем том было бы неправильным утверждать, что
отец был жестоким тираном. Наоборот, он жил вообще не для себя, а для своего
хозяйства, своей семьи. Он был исключительно благожелательным деспотом.
Можно было быть уверенным, что спустя неделю после нашей беседы в коровнике
печь у Анны больше не дымила. Все это я с уважением признавал. Тем не менее
с детства во мне росло непреодолимое стремление сопротивляться тому, чтобы
меня самого включили в эту систему.
Однажды вечером неизбежный разговор все же состоялся. Младшие члены
нашей семьи - сестра Армгард и лвенадцатилетний Вальтер - были отправлены
спать. Мы, оба старших сына, сидели вокруг тяжелого дубового стола в комнате
отца. Отец начал серьезный разговор о нашем будущем. Он был немногословен.
Коротко и ясно он заявил нам, что уже установил связь с двумя дельными
сельскими хозяевами, которые дали принципиальное согласие принять нас в
качестве учеников. Гебхард должен был отправиться в поместье в Эльбвише, где
занимались в основном скотоводством, я же должен был поехать в другое
поместье, расположенное недалеко от Берлина и имевшее великолепную репутацию
высокоинтенсивного зернового хозяйства. Подобная комбинация помогла бы нам
впоследствии прекрасно дополнять друг друга, ибо в наших поместьях имелись
обе эти отрасли. Единственным недостатком было то, подчеркнул отец, что ни
одно из этих хозяйств не имело винокурни. (У нас же имелись две: одна в
Лааске, а другая в Путлице.) Но это, подчеркнул он, можно будет изучить
несколько позднее. [31]
Итак, отец высказал свою точку зрения. Его планы, как всегда, не были
плохими. Гебхард, человек практичный и простой, принял это решение как нечто
само собой разумеющееся. Он не ожидал никогда ничего другого: к скотоводству
он всегда проявлял особые способности и любил это дело. Я же не мог и не
хотел безоговорочно подчиниться этому решению. Собрав все свое мужество, я
заявил:
- Отец, ты же, собственно говоря, еще так молод. Пока мне придется
взять в свои руки Лааске, пройдет много, много лет. Я бы очень хотел изучить