"Марио Пьюзо. Арена мрака " - читать интересную книгу автора

сказать ей - хотя он и знал, что лжет: "Я вернусь". Она внимательно
посмотрела на него, поняла, что он солгал, и он увидел, что она это поняла.
Это и было ошибкой - то, что он вообще об этом заговорил. Потому что он
повторял и повторял свою ложь, иногда в пылу пьяной страсти, так что в
конце концов они оба поверили в это, причем она - с врожденным упрямством,
которое проявлялось во всем, в каждом ее поступке и решении.
В последний день, вернувшись в свою комнату, он увидел, что она уже
упаковала его вещи.
Вещмешок, похожий на зеленое чучело диковинного животного, стоял у
окна. Время было послеобеденное, и лимонное октябрьское солнце весело
заглядывало в комнату. Грузовик, который должен был доставить его на
сборный пункт, отправлялся после ужина.
Он с ужасом представил себе, сколько еще времени придется пробыть с
ней в этой комнате, и предложил:
- Давай прогуляемся.
Она отрицательно помотала головой.
Потом метнулась к нему, притянула его к себе, и они быстро разделись.
Он увидел, что будущий ребенок слегка вздул ее живот. Он ее не хотел, но
мысленно заставил себя возбудиться, устыдившись ее внезапно пробудившейся
страсти. Когда пришло время ужина, он оделся и помог одеться ей.
- Я хочу, чтобы ты сейчас ушла, - сказал он. - Я не хочу, чтобы ты
ждала мой грузовик.
- Ладно, - послушно согласилась она, собрала свою одежду в охапку и
сложила ее в маленький чемоданчик.
Прежде чем проститься с ней, Моска отдал ей все сигареты и германские
марки, которые у него оставались. На улице он попрощался с ней и поцеловал.
Он видел, что она не может вымолвить ни слова, что по щекам у нее струятся
слезы, но она покорно побрела, словно слепая, по Контрескарпе к
Ам-Вальдштрассе.
Он смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду, думая, что видит ее
в последний раз в жизни и чувствуя облегчение от того, что все кончилось,
да так легко, без скандала. И вдруг вспомнил, что она сказала ему несколько
дней назад, причем ее трудно было заподозрить в неискренности.
- Обо мне и о ребенке не волнуйся, - сказала она тогда. - И не
чувствуй себя виноватым, если не вернешься. Ребенок станет для меня
радостью, и, глядя на него, я всегда буду помнить, как мы были счастливы,
как нам было хорошо. И если не захочешь, не возвращайся.
Его рассердило ее наигранное, как ему показалось, чувство собственного
достоинства, с которым она это ему говорила, но она продолжала:
- Я буду ждать тебя год, может быть, два. Но, если ты не вернешься, я
все равно буду счастлива.
Я встречу другого мужчину, и у меня все устроится в жизни. Так ведь
всегда бывает. И мне не страшно родить и ухаживать за ребенком одной. Ты
понимаешь, что мне не страшно?
Он понял. Что ей не страшны ни боль, ни страдания, которые он мог ей
причинить, ни его жестокость или недостаток нежности, которые в последнее
время он за собой замечал, но она совсем не поняла того, чему он
позавидовал, - что она не боится себя, своего внутреннего "я", что она
приемлет жестокость и ярость окружающего мира и хранит веру в любовь и что
ей больше всего жаль его, а не себя.