"Борис Маркович Раевский. У нас на дворе (рассказы) " - читать интересную книгу автора

он не дожил до победы. Всего каких-то три недели...
От отца осталось лишь несколько мелких вещиц: запонки из рыжих
уральских самоцветов, расколотый янтарный мундштук и синий лакированный
ящичек с инструментами. В ящичке лежали плоскогубцы, напильники, сверла,
паяльник, тут же - мотки проволоки, шурупы, лепешки олова.
Витька часто разглядывал отцовские вещицы. Как ни странно, и сейчас,
спустя четырнадцать лет, мундштук все еще хранил слабый запах табака.
Но самое главное - отцовское "говорящее письмо": небольшая, порыжевшая
за долгие годы патефонная пластинка. Была она не черная, пластмассовая, а
желтая, из тонкого гибкого целлулоида, наклеенного на картон. А в центре
пластинки, там, где обычно бывает напечатано: "Вальс... исполняет оркестр
под управлением..." - там была наклеена фотография: старинный замок, ночь,
луна... И подпись: "Grusse und Kusse von Salzenburg"*.
______________
* Приветы и поцелуи из Зальценбурга (нем.).

Мать хранила отцовское "письмо" на дне бельевого ящика в шкафу. Перед
тем как уложить, всегда долго, задумчиво протирала куском старой мягкой
фланели и потом заворачивала его в ту же фланель.
Много раз слышал Витька эту пластинку, знал ее наизусть, но ставил на
проигрыватель еще и еще...
Он любил слушать ее один, без матери. Осторожно опустит иглу на легкий
целлулоидный диск, положит локти на стол, голову - на скрещенные руки, так
вот и слушает.
Сперва возникает тихий шорох, потом - два слабых щелчка, будто кто-то
ударяет маленьким молоточком. Потом пластинка начинает шипеть, и вдруг
сквозь этот шип прорывается глуховатый с хрипотцой мужской голос:
- Здравствуй, Феня, родная моя. С приветом к тебе из далекого
Зальценбурга твой муж...
И снова пауза. Вертится диск, покачивается, тихонько поскрипывает.
Витька понимает: эти две вступительные фразы отец заранее приготовил. А
теперь задумался: что сказать дальше? Вот сейчас отец тихонько кашлянет в
кулак (слышится кашель), шумно втянет в себя воздух...
- Беспокоюсь я о тебе, Феня. Как ты там? Береги себя...
В этом месте у матери всегда как-то странно дергалась щека.
Витька понимает: отец тревожится, потому что мать в то время ждала его,
Витьку...
- Ты, ясно дело, удивишься, получив эту пластинку, - говорит отец; и
Витька слышит улыбку в его голосе. - Понимаешь, тут, в Зальценбурге,
ненароком наткнулись мы на заведение, где пишут голоса. Целехонькое! Ну,
старшина скомандовал: "Даешь!" - и вот теперь мы всем взводом по очереди
говорим звуковые письма.
Дальше отец спрашивал о сестре, интересовался, цел ли его баян. А
костюм, ежели туго с финансами, советовал продать.
Говорил он суховато, запинался, покашливал. Но Витька понимал: вокруг
люди, все торопятся, тут особо не разговоришься.
Прикрыв глаза, Витька видел и "звуковое заведение", и запыленных
усталых солдат в касках, с автоматами на груди.
Среди них - отец. Но почему-то в косоворотке, с челкой на лбу. Таким
застыл на старой фотокарточке брат отца, тоже погибший. А мать говорила, что