"Николай Раевский. Дневник галлиполийца" - читать интересную книгу автора

михайловцами, на поле брани за веру, царей и отечество живот свой
положившим". Заходящее солнце заливало оранжевым светом палатку, в которой
шла панихида. На фоне просвечивающего брезента четко рисовались ветки,
приготовленные для плетня. Не знаю, почему, но эти тени на оранжево-зеленом
брезенте напомнили мне гравюры Остроумовой, а вместе с ними - старый,
дореволюционный Петербург. Впрочем, революционного Петрограда я так и не
видел. Городом стиля и полной, красивой жизни осталась у меня в памяти наша
сумрачная столица, и только такой хотел бы я снова ее увидеть.
8 декабря.
Праздник наш прошел печально. Во время молебна снова дул холодный
балканский ветер, ноги стыли, как зимой. Вечером компанией в 9 человек
купили на общие средства три бутылки коньяку..... {24} и несколько фунтов
инжира. Кроме того, командир дал четыре банки все того же "Compressed Corned
Beef". Коньяк оказался неважным, но выпили мы его с удовольствием. Первый
тост, по обычаю, молча - за основателя. Настроение все-таки было грустное.
Понемногу мы начинаем отдыхать. Головы снова принимаются работать, и в
откровенные минуты разговор невольно сбивается на подведение итогов. Что
касается меня, я всегда развиваю свою любимую тему - в поражении виновато не
одно только начальство, а и большая часть рядового офицерства, также не
сумевшего самостоятельно и не по трафарету мыслить и действовать, как и
многие престарелые генералы.
9 декабря.
Целый день идет проливной дождь. Ветер так и рвет палатки. Почва кругом
лагеря обратилась в сплошное болото. В прорванных ботинках я чувствую себя
отвратительно и целый день сижу в палатке.
Очень многие офицеры усиленно занимаются французским языком, и я,
оказавшись лучшим "французом" в батарее, служу в качестве ходячего словаря и
справочника, хотя сам сильно подзабыл язык за военные годы. Учебников пока
нет. Теперь, когда дело фактически кончено, многие начинают откровенно
рассказывать о своих ощущениях во время последнего отхода. И лишний раз
убеждаюсь в том, что одно дело переживания, которые в известных случаях
считаются обязательными, а другое - те чувства, которые на самом деле
появляются.
Казалось бы, что последние часы нашего пребывания в Крыму старые
добровольцы-офицеры должны были бы горевать при виде гибели нашего дела.
Между тем многие признаются, что с удовольствием разбивали винтовки,
пулеметы, рубили колеса у орудий. Когда я с подполковником Ш. подъезжал к
Бахчисараю, капитан-марковец, первопоходник, откровенно сознался, что с
ужасом думает о возможности ликвидации прорыва и продолжении борьбы.
11 декабря (28 ноября).
Официально введен новый стиль, но пока как-то не могу к нему
привыкнуть. Утром командир одной из частей, генерал, собрал офицеров и начал
долго и нудно говорить о заслугах ....., чести, отечестве и т.д. Офицеры
долго не понимали, в чем, собственно, дело... Наконец генерал прочел давно
опубликованный, но не исполнявшийся приказ о праве штаб-офицеров уезжать
(пр. "" 1 и 2), обрушился на всех, кто этим приказом воспользуется, и в
заключение заявил, что возврата им в часть не будет. Впечатление у
слушателей получилось самое нехорошее. Вообще, начальство наше чем было, тем
и осталось.
Генерал Кутепов держит себя так, как ни один генерал в дореволюционное