"Николай Раевский. Дневник галлиполийца" - читать интересную книгу автора

Вечером город и особенно его окрестности прелестны. В час заката словно
нарисованными акварелью кажутся развалины башен на фоне розовеющего неба.
У турок есть трогательный обычай устраивать крохотные семейные кладбища
почти у каждого дома. Маленький садик за каменной аркой, в нем кипарисы или
лавры, плющ, зеленая низкая трава и среди нее маленькие мраморные памятники.
Смотрю на такой уголок, и опять тоска щемит душу. Кажется, кладбища
Фридрихсфельда и Гохштета до конца жизни не изгладятся у меня из памяти.
Третьего дня (24 апреля) был в лагере. Мне несколько раз пришлось
повторить свою лекцию о Бразилии. По поводу нее временами в нашей палатке
кипит жестокая словесная война. Одни со мной соглашаются, другие готовы
забросать грязью. Факт, хотя маленький, но убедительный налицо - в 6
Бронепоездном дивизионе после моей лекции 5 офицеров и 32
вольноопределяющихся, записавшихся ранее на отправку в Бразилию, попросили
вычеркнуть их из списка едущих. Не знаю, можно ли приписать это действию
моего доклада, но генерал Б. и его офицеры приписывают.
30 апреля.
Опять в лагере. Готовимся встретить Пасху. Молодая весенняя зелень
гирляндами протянулась по закопченному бараку. Жарко, и быстро вянут
листочки горного дуба.
На душе невероятно грустно и гнусно. Вчера уехали несчастные
"бразильцы". Мы с полковником Я. долго сидели над обрывом около нашего
"серого дома" (официальное название развалин мечети) на вершине холма и с
грустью смотрели на черную громаду "Риона" на рейде. Я. признается, что у
него самого сильно падает настроение.
Ввиду слухов о французской агитации в пользу отъезда, я переоделся
солдатом и прошел в таком виде во французскую комендатуру. Офицеров там в
этот момент не было. Может быть, это даже было к лучшему. Я разговорился с
писарями и узнал, что у них, в комендатуре, нет никакой бумаги с изложением
условий, на которых Бразильское правительство якобы согласно принять русских
эмигрантов (пр. 15). Таким образом, знаменитые земли и быки, о которых
столько говорилось в солдатских бараках, видимо, чистый миф{38}. Между
прочим, это переодевание обернулось для меня крупной неприятностью: командир
сказал мне, что он признает, в принципе, необходимость контрразведки и
считает, что в моем поступке нет ничего несовместимого с честью офицера. Все
же он ставит условие, чтобы я ушел из батареи, если хочу работать таким
образом.
Я ответил прежде всего, что в контрразведке не состоял и не состою.
Весьма возможно, что мне все-таки пришлось бы уйти из батареи, если бы
не тот факт, что мою самочинную "контрразведку"{39} я проделал с ведома и
согласия всеми уважаемого полковника Я. Хотя наше объяснение носило весьма
спокойный характер, но осадок все-таки остался на душе неприятный.
Был в гостях в ..... и застал там крайне угнетенное настроение.
Командир этой части, вообще очень тактичный человек, отдал на сей раз
классически-бестактное приказание раздать полученные от американцев пижамы
одним офицерам. Тогда солдаты вернули мешочки с подарками, заявив, что раз
подарки присланы офицерам, то пусть они их и получают. Некоторые из офицеров
притворно возмущаются, говорят чуть ли не о большевизме в солдатской среде.
Все отлично в то же время понимают, что это вздор, и в глубине души каждый
чувствует себя гадко. Приходится повторить слова одного добровольца: "Армию
совсем не стараются сохранить; наоборот, ее разрушают".