"Николай Раевский. Дневник галлиполийца" - читать интересную книгу автора

крайней мере дизентерию. Впрочем, курсы подходят к концу.
17 июня.
Ходил в санаторию навестить полковника Е. У него, бедняги, зимой
начался бронхит, потом перешедший, благодаря плохому питанию, в
туберкулез... Сейчас легкие якобы рубцуются, но так ли это?
В санатории хорошо. Бараки расположены в лощинке, укрытой от ветров, у
самого берега моря. Чисто, уютно. Напоминает "добрую старую" Германскую
войну. Население санатории щеголяет в трусиках и в халатах, надетых на голое
тело. Кто в туфлях, кто просто босиком. Ловят крабов среди прибрежных
камней, греются на солнце и болтают об авиации, Игоре Северянине и о многом
другом. Белеют деревни на Азиатском берегу Дарданелл, чуть виднеются в
голубом тумане острова Мраморного моря. У меня щемит сердце - только здесь,
на чужбине, нашли русские люди то внимательное, любовное отношение, которого
они так и не видели у себя дома. Когда смотрю на галлиполийские лазареты,
мне всегда думается, что,не будь русские лазареты (во время гражданской
войны) в три раза хуже, сколько бы мы, все-таки, сохранили хороших людей.
Е. сильно волнует "Голос галлиполийца"{54}. Письмо, действительно, в
высшей степени нелепо - особенно в части, где говорится о ненужности
строевого обучения.
18 июня.
Сегодня во время очередной моей лекции явился начальник школы (он
бывает теперь почти каждый день) и объявил, что я, как и прочие лекторы,
зачислен на двойной паек. Признаться сказать, у нас заводятся совсем
"кремлевские" порядки. Получил еще одно письмо от профессора В. Мне неловко,
что я не ответил на первое - профессор, видимо, принял близкое участие в
моей судьбе и все хочет меня устроить. Новое его предложение - устроить меня
лаборантом у известного энтомолога Мокржецкого. В другое время я бы очень
обрадовался этому предложению, но из Армии я не могу уйти (сейчас это мне
кажется прямо преступлением) и не уйду. Политическая борьба (против левых,
стремящихся развалить Армию) засосала меня, как тина.
Не представляю себе, когда у меня будет опять "чувство инициативы", о
котором мы когда-то, гуляя на Стрелке, говорили с покойным Женей
Никифоровым. Мы совершенно теперь отвыкли распоряжаться своей судьбой -
знаешь, что когда-то и куда-то тебя своевременно повезут, а твоя личная воля
ровно ничего не значит.
Долго бродил сегодня по берегу моря за Сергиевским училищем. Там, под
охраной двух часовых-сенегальцев стоят два французских аэроплана. Дальше к
перешейку тянется бесконечная желтая полоса пустынного пляжа. Горячий песок
жжет тело. Море монотонно шумит. У берегов Малой Азии виднеются одинокие
парусники. На пляже в этом месте нет ни одного человека. После большого
прибоя он усеян мертвыми губками и морскими ежами, и среди этих маленьких
трупов чернеют обломки разбившегося аэроплана.
Иногда мне очень хочется писать. Мысли так и просятся на бумагу, но
ее-то в такие минуты обыкновенно и не бывает под рукой.
20 июня.
Время бежит с ужасающей быстротой. Уже два месяца, как мы в школе. Еще
два таких месяца, и осень будет не за горами - в особенности, если мы к тому
времени попадем в Сербию. Вчера говорил с капитаном Р. Если мне когда-нибудь
суждено командовать батареей, я никого бы так не хотел иметь заведующим
хозяйством (Terra incognita для меня), как этого действительно в полной мере