"Николай Раевский. Дневник галлиполийца" - читать интересную книгу автора

Вечером был в штакоре у полковника Сорокина (меня просили в экстренных
случаях заходить в штакор и выяснять обстановку). Сорокин разрешил сделать в
лагере заявление о том, что в штабе корпуса имеются письма генерала Врангеля
за более поздние числа, чем "Presse du Soir". Каких-либо отмен ранее
сделанных распоряжений или указаний на новые затруднения там нет. "Поэтому
штакор считает заявление графа Ш. очередной французской провокацией".
Это часть официальная, а неофициально известно, что Сербия требует
раньше, чем принять нас, финансовых гарантий и без этого, действительно,
отказывается пускать новые партии. Кроме того, судя по намекам "Нового
времени", казаки, принятые в Сербию, ведут себя безобразно и совершенно
испортили первое хорошее впечатление. Во всяком случае, дело с переездом, к
сожалению, откладывается в долгий ящик.
Немедленно по окончании разговора отправился в лагерь читать обзор
французской печати. Жарко страшно, но жары я не боюсь, вот зима,
действительно, страшное дело. Видел около лагеря своеобразную картинку
нашего галлиполийского быта. Компания офицеров и солдат косит пшеницу.
Совсем это необычно, но ничего страшного нет. Один здоровый, загорелый
офицер-корниловец в рубашке-безрукавке так ловко орудует косой, что,
вероятно, и прежде этим делом немало занимался. Другой косарь с офицерской
кокардой разделся до пояса. Спина у него цвета бронзы.
Мне кажется, что если бы в свободное от занятий время от всех частей
посылали на работы, ничего бы в этом скверного не было. Цикады звенят,
какие-то огромные, красные, прямокрылые десятками вырываются из-под ног и с
громким шумом несутся по воздуху.
"Сеанс" был очень неудачен. Вновь привлеченные лекторы,
вольноопределяющиеся - дроздовцы Г. и К., читали длинно, нудно и без
малейшего подъема. Чтобы хоть немного оживить публику, я принужден был
экспромтом превратить свой доклад в полуюмористический фельетон. Рассказ о
том, как "совпосол" Кудиш получал (Si non e vero...) визу в штабе Врангеля,
вызвал хохот. В общем, необходимо привлекать лекторов из города. Иначе
"У.Г." в лагере начнет чахнуть. Вечером пошел в дроздовское Офицерское
собрание, где все заняты лото, и истратил 25 пиастров из числа полученных за
доклад сорока.
16 июня.
Ночевал в лагере. Встал так рано, как никогда в Галлиполи - в 6 часов.
В полном d'eshabill'e вышел из палатки (дамы спят). Раннее утро, но
чувствуется знойный день впереди. Небо так и горит розовым огнем. Пахнет
зреющей пшеницей. Вспомнились такие же утра на Украине в 1919 году, и в
первый раз после отъезда из России меня потянуло в поход. Захотелось не
теоретического "продолжения борьбы", а именно вот сейчас, по холодку,
выступить в поход. И в первый раз после того, как возле Ново-Алексеевки меня
едва не захватила конница Буденного, мысль о том, что снова затрещат
пулеметы и зашуршат в воздухе пули, не вызвала у меня предательского
холодка.
На "Херсоне" мне казалось, что больше под огонь я пойти не смогу, но,
видно, война - тот же кокаин...
Помечтав о походе, уселся в одних пижамных брюках и босиком около
палатки и начал готовиться к сегодняшней лекции по радио. Когда возвращался
в город (около 8), было уже совсем жарко. Мои слушатели окончательно
изведены моей настойчивостью и искренне сочувствуют мне заполучить по