"Николай Раевский. Дневник галлиполийца" - читать интересную книгу автора

подробность - в помещении каждой роты, отделенном от центральной залы щитами
из одеял - памятные доски с именами убитых товарищей... Но все-таки, какая
разница между юнкерами моего времени (очень недавнего - 1915 г.) и
теперешними. Тогда были веселые, буйно-жизнерадостные юноши. Сейчас - точно
послушники строгого монастыря, облеченные в военную форму. Видно, долгое
соседство со смертью не проходит бесследно. А мои слушатели, отлично
выправленные, чистенькие, с бледными, строгими лицами - сколько раз им
пришлось смотреть в лицо смерти. Почти на всех георгиевские кресты, а их с
таким трудом давали на гражданской войне и так дорого они стоили. У одной из
стен маленькая церковка. Все иконы написаны акварелью юнкерами. Пожалуй,
интереснее всего театр. Занавес и боковые стены - прямо произведение
искусства. Издали получается впечатление панно. По темно-серому фону тянутся
вверх бледные побеги болотных трав. Фантастические красочные фигуры русских
былин. Между колонками такие же панно - скорбные фигуры тоскующих женщин, а
материал - все те же одеяла и на них вырезанные из бумаги и раскрашенные
цветными карандашами рисунки.
29 июня.
Вечером полковник Я., Е.С. и я долго вспоминали гетманские украинские
дела летом 1918 года. Три года тому назад мне казалось, что Украина - это
прежде всего колоссальный, богатейший плацдарм для операций против красных.
Нетерпимость добровольческого командования, по-моему, сыграла в украинских
делах роковую роль.
Пожалуй, стоит прочесть коротенький очерк "Из истории одного отряда"
(Лубенский Куринь). Вспомнили и кошмарные жестокости петлюровцев. Они даже
большевиков перещеголяли. Одного офицера, представителя Добрармии, который
вышел им навстречу в форме и в орденах (дело было в Чернигове), петлюровцы
замучили с азиатским зверством. Ему разрезали живот, прикрепили к
деревянному валу кишки и вымотали из живого человека.
30 июня.
Сегодня долго говорил с Е. Он горячо настаивал на необходимости поднять
понятие чести офицеров, но, если приняться за это дело слишком горячо, можно
только напортить. В результате, пожалуй, укрепится рознь между кадровыми и
некадровыми офицерами, которая и так намечается.
1 июля.
Начинаю новую тетрадку - четвертую по счету, не считая отдельных
листков. Уже теперь интересно читать собственные писания, относящиеся к
началу нашей эмигрантской жизни. Жаль, что пропали под Севастополем те
листки, на которые я заносил свои впечатления начиная с середины августа
1920 года. Я делал свои записи нередко под огнем, и в них была свежесть
только что пережитых событий.
Сижу около нашей единственной лампы почти совсем раздетый. Душный
летний вечер. За неясно-голубой гладью моря виднеются очертания гор Малой
Азии. Уверяют, что совсем близко от нас древняя Троя. Несмотря на ночь,
громко и мелодично трещат сверчки, какой-то неугомонный кузнечик им весело
вторит. На фоне чуть догорающего заката чернеют пушистые ветки пиний и
траурно-мрачные кипарисы. Мы сидим с полковником Я. и говорим о последней
злобе дня. Только что вывешен приказ: Беженского батальона полковник Щеглов,
45 лет, лишен чина, орденов и воинского звания и приговорен к расстрелу.
Приговор утвержден и приведен в исполнение. Обвинение - в палате госпиталя
"4 полковник Щеглов бранил Армию и начальников, подрывая веру в успех Армии.