"Николай Раевский. Дневник галлиполийца" - читать интересную книгу автора

совершенно некуда. Но в бою, все-таки, хоть нервная работа громадная, а
сейчас, в период затишья, абсолютно никакой.
Сидим в маленькой хате; тесно и грязно. На полу навалена солома, на
которой спим ночью, и ее же топчем днем. Вшей там сколько угодно, но
переменить солому лень. Опустились мы страшно и, наверное, дальше и еще
сильнее опустимся. Б. и К. от скуки принялись чистить свои пистолеты. Я не
могу доставить себе и этого удовольствия, потому что продал свой неразлучный
маленький браунинг в Керчи, когда нашей больной компании было нечего есть.
Пахнет керосином. Стол завален пружинками, барабанами и другой
"материальной частью". Иногда я с увлечением изучаю эту самую материальную
часть (так было, например, а Артиллерийской школе) и старательно вожусь со
своей единственной пушкой, а иногда надоедают и пушки, и ковка лошадей, вши,
теснота, и вся наша, в конце концов, свински примитивная жизнь... Особенно
осенью становится гадко на душе. Сейчас почему-то вспоминается фотография в
"Illustration" с эпиграфом из Овидия:
Omiria tunс florent: tunc est nova temprisaetas
Et nova de gravido galmite gemma tumet.
Fastorum liber, I, 151-156.
Я видел ее, когда был на батарейной базе в имении Люстиха. Так там и
чувствуется весенняя зелень Греции. Старые оливки с нежной, еле
распустившейся листвой... И все окутано точно неземным голубовато-призрачным
светом. Нет нашей кровавой, грязной и вшивой жизни, нет ни тоски по
погибшим, ни тревоги о будущем. "Omnia tunc florent: tunc est nova temporis
actas..." И еще вспоминается весна этого года в Севастополе. Оживала
природа, оживали после сыпняка бедные мои мальчики, и сам я приходил в себя
после близкого соседства со смертью... Помню, как мы с покойным Васей{2}
грелись на солнце в маленьком саду, полном зацветающих нарциссов, и болтали
об Италии. Вечная ему память, маленькому моему другу, ребенку-воину,
умершему страшной смертью. Что бы я дал, чтобы все это стало тяжелым сном, а
не правдой...
Перечитываю свой дневник и чувствую, что пора начинаться боям - иначе
невольно становишься сентиментальным и малоприспособленным к нашей войне.
14 октября.
Утром немного побранился... из-за вшей, которых у меня, по общему
мнению, слишком много. Т. особенно мне надоел - хороший он молодой офицер,
но язычок как бритва.
Если через несколько лет все благополучно кончится и мы останемся живы,
смешно и досадно будет вспоминать, чем наполнено было порой наше
существование.
Сегодня, вероятно, мне придется ехать в командировку дней на 7-10. С
удовольствием бы от нее отвертелся, тем более что дело идет о получении
хрома на сапоги с разрешения наштарма. Некоторые считают, что я достаточно
хорошо "умею разговаривать с генералами". Зато в коже я понимаю очень мало,
да и вообще житейски мало приспособлен (это я уже сам чувствую)...
Какую-нибудь теорию радиотелеграфа, которая другим дается с большим трудом,
я усваиваю очень быстро и легко, а вот кожа, втулки, ступицы, колесная мазь
повергают меня в ужас.
Сережа{3} (если только он жив, бедняга), тот наоборот - науки ему
давались всегда слабо, но в обыденной жизни он гораздо приспособленнее меня.
Припоминается, как в Лубнах Сережа получал 40 "карбованцев" в месяц, поил на