"Феликс Рахлин. Записки без названия" - читать интересную книгу автора

В наш седьмой класс явилась толстая, добрая тетя из педагогического
института. Она предложила подросткам откровенно ответить на вопросы анкеты:
как мы относимся к школе, к учителям, директору, завучу, друг ко другу.
Тайна исповеди гарантировалась.
В те времена (1945 - 1946 учебный год) такие опросы были редкостью. Я
увлекся. Отбросив приготовление к урокам, просидел несколько часов и написал
целый трактат.
Прошли годы. Как-то был в гостях. К хозяевам дома забежала на минуту
соседка в халате и шлепанцах. В ходе возникшего разговора выяснилось: это
мама моего школьного приятеля (ныне известного в стране психолога профессора
В. Зинченко, жена теперь уже покойного Зинченко-отца, тоже
профессора-психолога, да, видимо и сама - психологиня, кандидат наук. Узнав,
что я знаком с ее сыном, спросила, как моя фамилия. Услышав ответ - ахнула:
- Боже мой! Вы - тот самый Рахлин?! Да ведь на вас построена
центральная глава моей диссертации!
Оказалось, это она приносила ту анкету. Мой искренний мальчишеский бред
послужил Зинченко-маме для каких-то серьезных научных выводов, составивших,
как она выразилась, "не просто сердцевину, но изюминку" ее труда.

В 1951-м году, в один из черных дней моей юности, мне улыбнулась
судьба: слепой аспирант кафедры философии Харьковского госуниверситета Мара
Спектор пригласил меня на должность чтеца. Это был искомый кусок хлеба!
Мара писал диссертацию "Философский материализм Радищева". Пока шел
сбор материала, я, действительно, только читал да делал по его указанию
выписки, раскладывая их по многочисленным тематическим папкам. Но вот настал
"первый день творенья". Под Марину диктовку я вывел на белом листе первое
слово: "Введение". А дальше дело застопорилось
Мара - милый, славный, способный человек с отличной памятью, хорошо
усвоенными знаниями по университетской программе и "кандидатскому минимуму",
но связно, гладко формулировать мысль, диктовать готовые фразы он не умел.
Выпучив свой высокий, с залысинами, лоб и "глядя" пустыми, выжженными на
войне глазницами в темные стекла очков, он напряженно пытался сколотить
предложение, общий смысл которого мне уже был ясен. Жалко было смотреть, как
он мучается, и я предложил:
- Подожди минутку: я сам попытаюсь записать то, о чем ты мне толкуешь,
а потом я тебе прочту...
Работа пошла веселей: мы обсуждали очередной пункт плана, перечитывали
все выписки, относящиеся к этому пункту, а потом я писал, уже без его
участия, кусочек текста, прочитывал его, и он утверждал написанное,
тщательно следя, чтобы я не впал в презренный идеализм и бескрылую, ползучую
метафизику. Так была написана вся диссертация. Мара с успехом ее защитил в
1953 году, в самом начале хрущевской "оттепели", а я сидел среди публики, а
потом пил горькую на банкетах: полуофициальном - в ресторане "Люкс" и
домашнем - для самых близких друзей и знакомых.
Подпив на одном из этих торжеств, я стал бравировать знанием
наизусть.сложных, со "славянщизной", радищевских текстов. Как вдруг один из
гостей, Марин товарищ по несчастью Леня Берлин, тоже слепой, но
преподававший не философию, а "основы марксизма-ленинизма", отыскал меня по
голосу в толпе гостей и стал переманивать к себе на службу, посулив прибавку