"Богомил Райнов. Заядлый курильщик" - читать интересную книгу автора

рабочем халате, и делал книгу так же, как другие делают инструменты или,
скажем, мебель. Если случалось, что некому позвать его обедать, день
проходил без обеда. В сущности, он вряд ли заметил бы и то, что день прошел,
если бы в силу законов природы не возникала необходимость зажечь лампу.
В моем детском уме представление об отце было настолько тесно связано с
представлением о писании, что родственники забавлялись, спрашивая меня:
- Что делает папа?
На что я неизменно отвечал:
- Пишет и трет резинкой.
Если разговор происходил в присутствии отца, по его нахмуренному лицу
пробегало нечто вроде улыбки и он замечал:
- Этой резинкой ты выставляешь меня на посмешище, сынок. Люди подумают,
что в первой половине дня я только и делаю, что ошибаюсь, а во второй
половине - исправляю ошибки.
После небольшой паузы он добавлял:
- А впрочем, так оно и есть.
И снова склонялся над рукописью.
Так это было или нет - этого я не смог узнать ни тогда, когда еще и не
задавался вопросом, что именно пишет мой отец, ни позже, когда уже прочел
его книги. Должны были пройти годы, и я сам должен был начать писать, прежде
чем я смог уразуметь смысл реплики и понять, что только в борьбе с досадными
ошибками языка и мысли, в упорной правке, которую я наносил снова и снова,
рождается та малая художественная истина, до которой мы способны докопаться.
Имя Николая Райнова было одним из популярных в литературе в период
между двумя войнами. Поэтому задолго до того, как я составил собственное
мнение о том, что делает этот человек, я начал сталкиваться с мнением
окружающих. Чаще всего эти столкновения были такого свойства, что редко
обходилось без потрясений, по крайней мере для меня.
- Твой отец - великий человек, - говорили мне близкие и знакомые. - Так
что смотри, быть сыном великого человека нелегко.
Другие развивали эту мысль и деликатно намекали, что из детей великих
людей, как правило, толка не бывает.
А третьи за спиной отца удостаивали его такой характеристики, что
только врожденное упрямство заставляло меня молча глотать слезы.
Я был во втором классе, когда одноклассник с важным видом сообщил мне
доверительным тоном:
- Моя сестра учится у твоего отца в академии. Говорит, что старик
совсем выжил из ума.
- Сам ты выжил... - ответил я, не вполне понимая смысл слова.
После чего беседа закончилась или, вернее, перешла в драку портфелями.
Несколькими годами позже в одной компании, которая была мне не по
возрасту - она состояла главным образом из студентов - зашел разговор,
который мне запомнился. Поводом для разговора было мое присутствие, но темой
был мой отец.
- Да что тут разглагольствовать, - говорил один юрист. - Вы только
сравните образ Райнова с образом Фореля. - И он указал на висевший на стене
портрет известного в то время сексолога. - Вы только посмотрите на этого
человека: жизнерадостное лицо, приветливый взгляд, и вспомните другого:
хмурый, мрачный, впалые щеки аскета и глаза фанатика. Если этот - апостол
жизни, тот - ее отрицание. Яснее ясного.