"Богомил Райнов. Заядлый курильщик" - читать интересную книгу автора

Юрист никогда не видел Николая Райнова, разве что на фотографии, но в
тоне его звучала нетерпящая возражений категоричность. Тщетно пытался я
понять своим детским умом, в чем провинился мой бедный отец перед великим
Форелем и чем, собственно, этот Форель прославился.
Потом мне часто приходилось слышать самые невероятные суждения и самые
фантастические легенды о Старике. Рассказывали, будто он неспособен работать
без бутылки ракии на письменном столе. Другие заменяли ее плетеной бутылью,
вполне логично рассуждая при этом, что раз писатель много пишет, значит, и
ракии должно быть много. Рассказывали также, будто он устраивал
спиритические сеансы, разговаривал с духами мертвых, тайно занимался белой и
черной магией. Одни считали его отшельником и святым, другие - богемным
типом или мизантропом.
К счастью, с течением лет у меня все больше и больше вырабатывался
иммунитет к подобного рода невинным преувеличениям или преднамеренному
злословью. Постепенно я закалился настолько, что даже не давал себе труда
возражать. Во мне осталось жить лишь недоумение: неужто и вправду отец был
настолько непроницаем для окружающих или сдержанность его поведения
возбуждала ненависть в людях, владевших даром с авторитетным видом говорить
о вещах, о которых у них не было ни малейшего понятия.
Действительно, можно было говорить о Николае Райнове как о человеке в
какой-то мере непроницаемом, но он отнюдь не относился к тем, кто любил
окружать себя ореолом загадочности и исключительности.
Его "непроницаемость" была естественным следствием характера, сурового
семинарского воспитания и известных профессиональных навыков. Он был из тех
людей, которые говорят мало, потому что много думают. Бывало, если нам не
удавалось разговорить его, он мог весь день провести в молчании. Это вовсе
не смущало его, скорее даже наоборот. Лицо его казалось замкнутым и
бесстрастным, и только те, кто хорошо его знал, могли по едва уловимым
признакам догадаться, что он в плохом настроении, чем-то озабочен или же
просто поглощен своими мыслями. Он редко смотрел на собеседника в упор, но
незаметно и внимательно следил за ним краем глаза. Если же собеседник
являлся в неподходящее время, Старик невозмутимо продолжал писать, отвечая
односложно - "да" или "нет" - на все вопросы, которые он едва слышал, или же
время от времени вставлял: "неужели?", пока незваный гость не догадывался
ретироваться.
Молчаливость и сосредоточенность, присущие моему отцу, некоторые люди
толковали как признак высокомерия и холодности. Он и в самом деле не любил
растрачивать свои чувства и не стремился их выражать, но не потому, что их у
него не было, а потому, что считал: чувства - это нечто такое, что
заслуживает уважения и нуждается в защите от словесного опошления. Выросший
в нищете и лишениях, Старик не мог с безразличием относиться даже к самым
банальным случаям чужого несчастья. Идя по улице, он имел обыкновение
глядеть прямо перед собой, будто не замечая ничего вокруг, но это не мешало
ему увидеть сжавшегося в каком-нибудь углу нищего.
- Дай вот это тому бедняку, - бормотал отец, протягивая мне монету.
Однажды при подобном случае один художник, сопровождавший нас, не
удержался от замечания:
- Ты уже решил социальный вопрос...
- Нет, но зато решил вопрос с обедом этого человека, - ответил Старик.
В другой раз моя тетка, учительница, рассказывала о злоключениях одного