"Богомил Райнов. Элегия мертвых дней" - читать интересную книгу автора

выпростав руку, точно он не описывал пейзаж, а живописал его:

Туманы нисходят... И вечер шумит...
И ветры приносят с собою дожди...

Потому ли, что Замбо был единственным среди нас беллетристом, или все
дело в возрасте, но поэзия была основой нашего репертуара, и он
распространялся даже на песни, причем мы предпочитали модным мелодиям в
стиле танго меланхолические мотивы Вертинского.
Вертинский был целой эпохой. Может, именно из-за своей меланхоличности.
Хотя его и наша меланхоличность были разными по окраске. Окружавший мир
казался нам неприветливой пустыней, это был циничный и корыстолюбивый,
подлый и грубый мир - негативный оттиск с наших гимназических иллюзий. Мы
были уверены, что прекрасно понимаем юную провинциалку с разбитыми мечтами:

В этом городе сонном Вы вечно мечтали
о балах, о пажах и вереницах карет...

И так как нам было стыдно плакать о самих себе, мы делали вид, что
плачем о ней, хотя на самом деле плакали о себе:

На слепых лошадях колыхались плюмажики,
старый попик любезно кадилом махал...
Так весной в бутафорском смешном экипажике
вы поехали к богу на бал.

Здесь, по крайней мере в первые годы, мировая скорбь сочеталась
несколько странным образом, - а может, и не столь уж странным, - с
революционными идеями. И это служило довольно частым поводом для пререканий
с музыкантами оркестра - белоэмигрантами. По правде говоря, они были не из
тех, озлобленных, а из других, смирившихся, но это, однако, не мешало
скрипачу Макарычу дразнить нас:
- Да, но ваш Вертинский поет не в России, а там, в Париже...
Его реплика ставила нас в затруднительное положение, из которого мы
неизменно выходили с помощью одной и той же фразы:
- Важно, не где он поет, а что он поет.
Но вот однажды один из новичков компании, осведомленный в этих делах
лучше нашего, поддел Макарыча:
- А знаешь ли ты, что написал Вертинский о Красной России?
И в наступивший тишине продекламировал:

А она цветет и зреет
возрожденная в огне
и простит и пожалеет
и о вас, и обо мне...

- Это еще неизвестно, он ли это написал, - пробормотал Макарыч.
- Так, может, это я написал? - осведомился новичок. А затем, пользуясь
замешательством противника, добавил:
- А знаешь ли ты, что он сказал о ваших эмигрантах в Париже?