"Богомил Райнов. Элегия мертвых дней" - читать интересную книгу автора

скудоумие вступило в конфликт со скупердяйством. С того дня он начал
выказывать неприятную подозрительность и отказываться платить по тому или
иному счету.
Это вынудило Гошу Свинтуса разыграть самый веский козырь. Спустя две
недели во всех центральных столичных киосках появилось новое издание:
"Корабль искусств. Единственный выпуск".
В газете содержались статьи людей, которые вполне могли сойти за
знаменитых, а также информационные заметки об эпохальном начинании, в них
упоминалось имя богатого наследника, причем набранное жирным шрифтом.
Наследник пережил психический шок, превзошедший даже шок от достопамятных
выборов в руководители. О, как велико могущество печатного слова! Гипноз
газетной полосы. Мечта приобретала реальные и зримые очертания. "Корабль
искусств" торжественно вплывал в жизнь. А имя его скромного капитана,
оттиснутое жирным шрифтом, красовалось на каждой странице. Несчастный
примчался в корчму и в приступе горького раскаяния бросился в объятия
студента.
- Ну будет, будет, - пробормотал Гошо Свинтус, не любивший телячих
нежностей. - Забудем о случившемся. Нас ждет работа. Большому кораблю
предстоит большое плавание!
И в качестве очередного шага, предшествующего первому рейсу, он вручил
наследнику счет за только что набранный в типографии номер.
Дальнейшие события разворачивались с ошеломительной быстротой. О
подозрительности и скупердяйстве не могло быть и речи. О начинании было
черным по белому заявлено всей мировой общественности, и газета триумфально
развевалась на газетных тумбах, пока ее не сорвали. А наследник все
раскошеливался и раскошеливался, ибо разного рода дела не терпели
отлагательства и большому кораблю предстояло большое плавание.
Я познакомился с Гошей Свинтусом, когда его карьера только начинала
закатываться. "Корабль искусств" отчалил навсегда и канул в Лету. Очередной
меценат был не богатым наследником, а всего лишь мелким торговцем с
барахолки. Но капризы судьбы для студента не были в диковинку, и наступление
стагнации его нимало не смущало. По правде говоря, я не знаю, могло ли
что-нибудь вывести его из себя. Памятуя, что алкоголь весьма пагубно
сказывается на нервах, я должен был бы признать Гошу трезвенником или
человеком без нервов.
Бесстрастный и невозмутимый, как азиатский божок, он восседал в темном
углу кабака, и его полное круглое лицо выделялось во мраке алкогольной ночи
бледной ущербной луной. Нет, это была не ночь, а утро, хотя вряд ли можно
было понять, ночь или утро царит на дне этого стиснутого домами двора, на
дне этого кабака, скупо освещенного несколькими мигающими, загаженными
мухами лампочками.
По одну сторону от студента сидел старьевщик в помятой тужурке, и
лунообразная физиономия Гоши резко контрастировала с его побагровевшим от
алкоголя лицом, увенчанным копной грязных ржавых волос. По другую сторону
примостился какой-то безликий тип, из тех, что участвуют в компании числа
ради. Четвертым собеседником был я.
В сущности, здесь редко вели беседу. Здесь потребляли спиртное.
Потребляли медленно и молчаливо. Разговоры только изнуряли, ибо все давно
было сказано, а какой смысл в том, чтобы насиловать свой мозг и брызгать
слюной, когда момент не требует этого, то есть не требуется обвести вокруг