"Лобсанг Рампа. История Рaмпы (Скитания разума)" - читать интересную книгу автора

сержант и с ним около сотни человек. Пройдя вдоль платформы, сержант окинул
меня взглядом.
- Ты что хочешь, чтобы он отдал концы? - заорал он на ефрейтора. - Мы
должны доставить его во Львов живым. Обеспечь его едой, до отхода поезда еще
целых шесть часов.
Ефрейтор и еще один рядовой схватили меня с двух сторон под руки и
рывком заставили подняться. Сержант заглянул мне в лицо и сказал:
- Гм, на проходимца ты не похож. Ты только не доставляй нам
неприятностей, тогда и мы тебя не тронем. - Он просмотрел мои бумаги,
которые были у ефрейтора. - Мой брат тоже побывал на Лубянке, - сказал он,
убедившись, что никто из его людей не может нас услышать. - Он тоже ни в чем
не виноват. А его отправили в Сибирь. Сейчас я прикажу, чтобы тебя повели
поесть. Ешь хорошенько, потому что, когда мы приедем во Львов, ты будешь сам
добывать себе пропитание. - Отвернувшись, он подозвал двух ефрейторов. -
Присмотрите за ним, позаботьтесь, чтобы он поел и выпил сколько захочет. От
нас он должен уйти в хорошем состоянии, не то комиссар скажет, что мы
убиваем заключенных.
Я устало поплелся, зажатый между двумя ефрейторами. В небольшой
столовой недалеко от вокзала старший по команде заказал большие миски щей и
целые буханки черного хлеба. Еда воняла гнилой капустой, но я был так
голоден, что заставил себя все это проглотить. Мне вспомнился "суп", который
нам давали в японских концлагерях. Там собирались в один котел огрызки
хрящей и объедки, и из всего этого варился "суп" для заключенных.
Управившись с едой, мы собрались уходить. Ефрейтор велел принести еще
хлеба и три газеты "Правда". Мы завернули хлеб в газеты, предварительно
убедившись, что не оскверняем таким способом ни одной фотографии Сталина, и
вернулись на вокзал.
Ожидание было ужасно. Шесть часов сидения на каменной платформе в
ледяную стужу. В конечном счете нас всем скопом загнали в старый видавший
виды поезд, и мы тронулись в Киев. Эту ночь я проспал зажатый между двумя
храпящими русскими солдатами. Из-за тесноты никто из нас не мог лечь, вагон
был битком набит. Жесткие деревянные сиденья были очень неудобны, и я жалел,
что не могу сесть на пол. Поезд рывками останавливался, казалось, в тот
самый момент, когда мне удавалось заснуть. На следующие сутки, уже глубокой
ночью, проехав около четырехсот восьмидесяти миль изматывающего пути, мы
вползли на какую-то второстепенную киевскую станцию. После изрядной толкотни
и криков мы пошли ночевать в местные казармы. Меня втолкнули в камеру, и
только много часов спустя я был разбужен появлением комиссара и его
помощника. Они стали задавать мне вопросы, бесконечные вопросы, и по
прошествии двух или двух с половиной часов вышли.
Некоторое время я вертелся на койке, пытаясь уснуть. Внезапно чьи-то
грубые руки наотмашь хлестнули меня по лицу:
- Проснись, проснись, ты что, умер? Вот тебе еда. Быстрее - у тебя до
отъезда всего несколько минут.
Еда? Опять щи. Опять кислый черный хлеб и вода для питья. Я глотал все
подряд, боясь, что вынужден буду уйти, не доев своей скудной трапезы.
Проглотив все, я стал ждать. И ждал несколько часов. В конце дня в камеру
вошли двое из военной полиции, еще раз задали мне кучу вопросов, еще раз
взяли мои отпечатки пальцев и сказали:
- Мы опаздываем. Поесть ты уже не успеешь. Может, тебе удастся