"Кристоф Рансмайр. Последний мир " - читать интересную книгу автора

в Риме.
Как смерть отворяет порой закрытые наглухо дома и впускает туда не
только родных и друзей, но и наемных плакальщиков, любопытных и даже
равнодушных чужаков, так и спрятанный за кипарисами и пиниями дом на
Пьяцца-дель-Моро был в эти дни распахнут настежь известием, что Назон должен
отправиться в ссылку. Хотя трусливых беда разогнала и они здесь не
появлялись, на лестницах и в салоне все равно царила толчея дома скорби.
Приходили и уходили те, кто хотел попрощаться, а с ними приходили и уходили
продавцы лотерейных билетов, попрошайки и уличные мальчишки, предлагавшие
букеты лаванды и тащившие со столов бокалы, а из витрин - серебро. Никто не
обращал на это внимания.
Бледный, с черными руками, Назон тогда лишь после долгих уговоров
открыл дверь своего кабинета: синий ковер был, словно снегом, запорошен
пеплом; на столе, интарсии которого от жара закрутились этакими деревянными
кудрями, сквозняк листал обугленную пачку бумаг; связки тетрадей и книги
тлели на полках и в нишах; одна стопка еще горела. Назон, видимо, ходил по
комнате с огнем, поджигая рукописи, как церковный служка ходит с фитилем от
одного канделябра к другому; он подпалил свои заметки и манускрипты прямо на
тех местах, куда в иные, счастливые времена сам бережно и любовно их
положил. Назон был невредим. Его труд стал пеплом.
Пифагор опустил голову на колени и, казалось, ничего не слышал и не
понимал из того, о чем Котта рассказывал. Котта придвинул к темноте под
лестницей стул и сидел там, молча ожидая, когда слуга посмотрит ему в глаза.
Конечно, пожар на Пьяцца-дель-Моро поглотил только Назоновы рукописи.
Те из его элегий и повествований, что были опубликованы, овеяны славой и
подвергнуты нападкам, к тому времени давно уже были укрыты в хранилищах
государственных библиотек, домах его читателей и в архивах цензуры. В
газетном комментарии из Падуи, конфискованном сразу после выпуска, написали
даже, что Назон устроил этот пожар лишь затем, чтобы огненным знаком
выразить протест против запрета на свои книги и изгнания из римского мира.
Но трактовок было великое множество. Костер из книг - человек содеял
это со злости, в отчаянии и беспамятстве. Акт благоразумия - человек понял
правоту цензуры и собственными руками истребил двусмысленное и неудачное.
Мера предосторожности. Признание вины. Обманный маневр. И прочая, и прочая.
При всех домыслах это сожжение осталось таким же загадочным, как и
причина ссылки. Власти отмалчивались или прибегали к пустословью. А
поскольку некий манускрипт, который долгое время полагали в надежных руках,
за все эти годы тоже не объявился, в Риме мало-помалу начали догадываться,
что пожар на Пьяцца-дель-Моро был не отчаянным поступком и не огненным
знаком, а самым настоящим уничтожением.


Глава вторая


Лилипут Кипарис объявился в полдень, возникнув из пыльных туч
приморской дороги, из первой, студеной пыли этого года. В фургоне,
запряженном парой буланых, Кипарис, как и в минувшие лета, правил вдоль
берега, выводил кнутом в воздухе свистящие, путаные знаки и громко оглашал
Томам имена героев и прекрасных женщин: так лилипут еще издали возвещал