"Лев Разгон. Борис и Глеб" - читать интересную книгу автора

или строчку, и тогда Борис вдруг ему подсказывал.
Вот с этого вечера завязались
у меня какие-то отношения с братьями. Собственно, никаких близких отношений
не было. Борис не курил, Глеб - тем более, и невозможно было угостить их
махорочной закруткой. Я как-то предложил им редкую сладость - соевую конфету,
но они сразу и резко отказались. Однако мы теперь здоровались, встречаясь
на разводе, Борис выслушивал мои советы, как сподручнее очищать от ветвей
косматые, густые ели - словом, мы были уже з н а к о м ы. И в темно-утренние
часы на делянке у костра мы садились рядом. Как-то Борис мне сказал, что
Россию они не знают, видели только две-три деревни. А потом были в Москве
и еще каких-то городах, но ни Москвы, ни других городов не посмотрели -
одни тюрьмы.
- Хоть бы раз взглянуть
на колокольню Ивана Великого, - со вздохом сказал Борис.
- Успеете!
- Ну, дай-то Бог... - И
быстро, почти незаметно перекрестился.
Столь для нас редкую религиозность
братья выказывали нечасто. Только когда бригаду приводили в столовую, они
сразу же - как в церкви - снимали старые, грязные матерчатые ушанки. И
на лесосеке, съедая свои кусочки хлеба, обнажали в любой мороз головы -
с каштановыми стрижеными волосами у Бориса и пшеничными у Глеба, - а потом
что-то шептали. Не сразу я догадался, что это молитва...
Однажды Борис, глядя на
не совсем обычно выросшую ель, сказал:
- Как похоже на белую акацию...
- А в Чехословакии растет
белая акация?
- Нет, не растет. Я не видел
белой акации.
- А откуда же ты знаешь,
как она выглядит?
- Из легенды.
- Какой? Какого поэта?
- Не поэта. А которой в
разведшколе научили.
И, увидев как изменилось
мое лицо, вдруг начал рассказывать про то, как они с Глебом очутились здесь,
в далекой и неизвестной им Коми республике. Он рассказал мне об этом в
два-три приема в наши, "свои", часы у лесного костра. И не пытался продолжать
в зоне, где он становился, как всегда, отчужденным от всех и знакомство
со мной поддерживал только тем, что, встречаясь, вежливо говорил "доброе
утро" или "добрый вечер". А ни утро, ни вечер не были добрыми, история
братьев раздирала мое сердце, хотелось стать им как-то ближе, чем-то помочь,
вмешаться в их страшные и несправедливые судьбы. Я иногда забывал, думая
про них, о своей собственной участи, о том, что меня ждет в самом недалеком
будущем. Впервые я столкнулся с такими неординарными жизнями.
Конечно, они были эмигрантами.
То есть, скорее, из эмигрантов. Они сами ниоткуда не эмигрировали. И никогда
Россию не видели. И не в России родились. Эмигрантами были их родители.